И, не дав Степану вставить ни слова, исчез из виду, а мир померк перед глазами парня, и он провалился в густой, тягучий, как смола, туман. Возвращение, если это было именно оно, проходило совершенно иначе, чем первый прыжок. Дико болела голова, просто раскалываясь на части, ломило все кости, перед глазами крутились миллионами огней вспышки и всполохи.
Если бы Орафикс знал, о чем думал в эти минуты Степан, то, возможно, вернулся бы обратно и попросту уничтожил парня.
«Пусть для вас это лишь игра, развлечение, способ пощекотать нервы, ничего! Вы еще не знаете – с кем связались на свою голову. Человек – такая скотина, дай ему палец – в момент отгрызет руку до плеча, а потом и целиком сожрет. Пройдет несколько лет, и мы разрушим ваш долбаный Великий Союз Мыслящих изнутри, да так, что вы и понять ничего не сумеете… Процесс уже пошел! Жлобы космические… Сами виноваты! Нас только пусти – обратно уже не выгонишь!»
Сердце стучало неравномерно, дышать становилось все трудней.
Миг – Степану показалось, что он умер. Мозг отказывался воспринимать происходящее вокруг, окружающее мигнуло в очередной раз калейдоскопом цветов, и все стихло. Сердце забилось ровнее.
Он сидел на лавочке в знакомом парке, неподалеку от того самого кафе, в котором он так неудачно решил выпить кружечку кофе. Вокруг гуляли мамаши с детьми, казалось, никто даже не заметил его внезапного появления.
А было ли все на самом деле? Не привиделось ли? Степан не смог бы сейчас дать четкий ответ на эти вопросы. Но как только он сунул руку в карман куртки, то нащупал там небольшой продолговатый предмет и успокоился.
Он вытащил Прививатель Жизни наружу и долго разглядывал его на свет. Самый настоящий Прививатель! А тот, что они всучили Орафиксу – ерунда, подделка, пустышка. Палыч – настоящий левша-самоучка – мастерил что угодно с закрытыми глазами, и скопировать Прививатель, используя предоставленные по глупости технологии, чтобы вовремя подсунуть его пришельцу, оказалось для него проще простого.
«Говорите, многократного пользования? С бесконечным числом зарядов? Ну-ну… Человечество, всегда жадное до жизни, расплодится так, что никто и никогда с ним не справится. А вы сами, желая новых развлечений, сделаете нас одними из «младших товарищей», допустите до низшего уровня, а дальше уже мы сами…»
Палыч не только скопировал прибор, но и усовершенствовал его. Теперь Прививатель как дарил бесконечную жизнь, так и лишал ее, действуя вирусным методом, внедряясь в тело подопытного и разрушая его изнутри. Более того, вирус передавался дальше самостоятельно, заражая все новых и новых индивидуумов.
Тот «укус комара» был не случаен, да и не укус это был вовсе. Степан стрельнул в Орафикса прямо сквозь карман из Прививателя, включенного в обратном режиме. И теперь инфицированный пришелец понес смерть в свои миры, сам того не ведая.
А все почему? Потому что как вы к нам, так и мы в ответ. Винить тут некого. Степан сообразил, что пришельцев подвела выборка кандидатов в отряд – сплошь русские. Попадись им американцы или толерантные европейцы – глядишь, для инопланетной нечисти все бы обошлось – перебили бы группу, тем бы и кончилось. А русские – нет, мы не прощаем врагов и мстим за смерть друзей.
Русские долго запрягают, а потом бывает вовсе никуда не едут… но не в этом случае.
Скрепы, понимаешь, которые и не скрепы вовсе, а черта национального характера.
Ведь, что бы ни говорил Орафикс, главное качество человека – не взаимовыручка и самопожертвование. И даже не внутреннее чувство собственной правоты.
То, что испокон веков двигает человечество вперед, каждый раз раздвигая горизонты, помогая выжить, приспособиться, чтобы после отомстить врагам за все обиды и унижения, – это случайность, помноженная на возможность, или, другими словами, везение в квадрате.
И Степан вовсе не собирался упустить свой счастливый случай.
Майк Гелприн,
Наталья Анискова
Ищи меня
Возможно, мы умирали в Лондоне от чумы. Возможно, обороняли от ирокезов форт на берегу озера Делавэр. Или несли по улицам Парижа камни из стен Бастилии. Очень даже возможно. Я ведь тоже не всё знаю.
Ветер пел свою заунывную песню, бросал изредка в стекло пригоршни снежной крупы. Свеча медленно оплывала на столе. Огонек вздрагивал, и по стенам комнаты метались тени.
Зина теснее прижалась к Алексу и натянула повыше одеяло.
– Замерзла, родная?
– Немного.
Холодной и голодной выдалась зима восемнадцатого года, и немудрено было замерзнуть в нетопленом Петрограде. С домов по приказу новой власти содрали вывески, и на месте огромных золоченых кренделей над булочными, ножниц над портняжными мастерскими, рогов изобилия над бакалейными лавками зияли грязные некрашеные пятна. С прилавков давно исчез хлеб, вернее, осталось два его сорта: «опилки» – рассыпающийся, с твердыми
