жизни далекий от аскетизма и подвижничества.
– Ох! Это же Малушкино кольцо! – крикнула одна из женщин, наблюдавших результаты обыска, показывая на дешевенькое медное колечко, почему-то затесавшееся среди драгоценных украшений.
– Малушкино? – Я вопросительно посмотрел на опознавшую украшение.
– Малушка… Дочка Василокова… – всхлипнула женщина, не отрывая взгляда от простенького украшеньица.
– Которую изнасиловали и убили? – уточнил я.
– Да-а-а… – горько зарыдала женщина.
Видимо, то ли к прежнему старосте, то ли к его семье она испытывала какие-то чувства.
– Думаете, ещё что-то нужно доказывать? – поинтересовался я у проповедницы.
Та отрицательно покачала головой.
– А если бы… – начала она, сбилась, но потом набралась решимости: – Если бы он вспомнил символ веры… Что вы сделали бы?
– Отпустил бы его. Под ваше поручительство и с вами, конфисковав имущество. Тем самым, – я усмехнулся, – вы своими руками ославили бы Церковь Света как покровительствующую душегубам и убийцам, ведь эти люди, – я махнул рукой в сторону явно жаждущих продолжения шоу селян, – хорошо знают, кто такой Вавила Гнилоцвет на самом деле. А вы вряд ли дошли бы хотя бы до половины дороги к Ветровску. Красивая молодая девушка, да ещё при деньгах, – я оценивающим взглядом прошёлся по её «простому» платью, на которое ушёл материал, чья стоимость была по крайней мере сравнима с дневным доходом моего феода, и это не считая работы, – в обществе убийцы и насильника…
Девушка покраснела и отвела взгляд.
– Это подло… – прошептала она.
– Никто вас не заставлял бросаться на защиту душегуба, – пожал я плечами. – Вздёрнуть его.
Вавила вяло дёргался, попытался пригрозить гневом гильдии… (Это могло бы позволить ему протянуть подольше… в общении с такими знатоками походно-полевого допроса, как Ставр и Фабрис. Конечно, если бы я не был уверен, что знает он, в лучшем случае, посредника в Ветровске, которого уберут гораздо раньше, чем я до него доберусь.) И, что было совсем уж актом отчаяния, попытался воззвать к односельчанам. Последняя попытка была оценена селянами по достоинству: свистом и выкриками с рекомендациями относительно того, как именно следует отправить данного индивидуума на свидание к обитателям Инферно, с которыми он, по мнению соседей, явно состоял в близком родстве. Некоторые предложения вполне могли бы заинтересовать даже гемункулов. Было в них некое… очарование непосредственности и небанальный, творческий подход.
К сожалению, реализация большинства предложений задержала бы нас тут дольше, чем я мог себе позволить. Так что пришлось ограничиться простейшим вариантом: Вавилу поставили под деревом, через ветку которого перекинули верёвку со скользящей петлёй, накинули эту петлю на шею скупщику и не спеша подняли его вверх. В отличие от классического варианта казни с выбиванием подпорки из-под ног, данный обеспечивал не милосердно-быструю смерть от перелома шейных позвонков, а медленную смерть от удушья. Народу понравилось. По крайней мере, моя репутация поднялась как в глазах лордов Инферно, так и в глазах местных жителей. Когда же судороги казнимого прекратились и приложенная раскалённая кочерга не вызвала иной реакции, кроме поплывшего запаха жареного мяса, система сообщила мне о получении очередного достижения:
Пока зрители любовались на повешенного, которого я приказал оставить в таком положении до заката, а потом тихо и скромно закопать, готовили обоз с конфискатом в замок и выясняли между собой, кто займёт освободившееся подворье, я подошёл к старосте и намекнул ему, что буду недоволен, если у девушки не получится выполнить порученную ей миссию.
– Бесплатно? – вздохнул Афанасий.
Я пожал плечами, показывая, что то, сколько они сдерут с проповедницы, меня ни коим образом не касается. Лишь бы смогла заплатить. Это вызвало преобразование тоски в глазах старосты в радостную улыбку и предвкушение поживы. Видимо, он, как и большинство ему подобных, скорее готов был поклоняться Свету в его земном воплощении, то есть золотому тельцу.
Удалиться, не узнав имени столь… позабавившей меня собеседницы, показалось мне неправильным. Девушка в ответ на мой вопрос поколебалась, но всё-таки произнесла:
– Сестра Аминта[93]. А вас как зовут?
– Кайларн, – спокойно ответил я.
– Кайларн… и всё?
Многие феодалы предпочитали добавлять к своему имени громкие, грозно звучащие эпитеты.
– И всё, – кивнул я. – Предпочту, чтобы меня прозвали другие, чем изобретать громкое и пафосное прозвище самому.
– Вас назовут Жестоким, – предрекла Дева Света.
– «Эти двенадцать имён своих не назвали»[94], – пробормотал я, вызвав удивлённый взгляд проповедницы. – Я