соберутся есть.
– Ядвига, поедем с нами. Нечего сейчас делать в Бялом. Мы только оттуда, день как выехали. После смерти Казимежа все быстро переменилось, поверь. Поехали. Будешь у нас служить, – уговаривал господинчик, сверкая глазами. Отчего-то вспомнился Прохе Иларий, который «свое взял». Этот, верно, тоже хотел взять или урвать, да не больно ему перепадало.
– Простите меня, господин Лешек, что расплакалась да разболталась. Мне матушка-княгиня завсегда говорит, что погибну через свой болтливый язык и глупость, – ответила девушка, косясь на воз. Все места заняли, оставив ей самое дурное и тряское. Но господин все не желал отпустить ее, держал за руку.
– Такого человека, как ты, Ядвига, я давно не встречал. Как отпустил тебя Бяломястовец, не понимаю. Зато знаю теперь, что княгиня Агата – мудрая женщина, что отослала тебя к Якубу Казимировичу. Если такая, как ты, будет рядом с князем, устоит Бялое в грозу.
– Какую? – всполошилась Ядвига. – Вы все поминаете про какую-то грозу, да толком не говорите. Я хоть и глупая, а все-таки могу понять.
– Не могу ничего сказать. Ведь о тебе говорил Тадеуш, когда рассказывал, что девка помогла ему с постоялого двора выбраться? За это тебя отослал Якуб? Отца испугался?
Ядвига кивнула, а потом, опомнившись, замотала головой.
– Нет, я глупая. Не понимаю. Но если гроза эта придет, верно, людям будет беда. Скажите, если будет. В Бялом люди хорошие. Везде хорошие.
Девушка сжала обеими ладонями пальцы своего спутника. Лицо у Лешека сделалось темным, взгляд стал больным, словно каждое слово Ядвиги причиняло ему страдание.
– Гроза, Ядзя, она такая – не остановить ее. Потому и прошу тебя – едем с нами.
– Я к нему поеду, – спокойно, поняв, что не добьется правды, ответила Ядвига. Отняла руки. – В Бялом у меня и дом, и сердце. Идет гроза – встречу ее там, где родилась, с тем, кому Землицей обещана. Вы и сами бы так решили, верно, княжич?
Она повернулась, пошла к возу, откуда уже поглядывали сердито.
– Да ведь так и проходишь весь век в служанках, Ядзя! – крикнул ей вслед разозленный гордым ответом девчонки Лешек.
– Лучше сердцу служить, чем без сердца властвовать. – Пословица пришла на язык сама. Ядвига охнула, поняв, что высказала. Прижала ладони к заалевшим от стыда щекам.
Лешек развернулся на каблуках и пошел к своим, ничего не ответив.
– Девка, полезай, а то дотемна с тобой не доедем! – прикрикнул на Ядвигу кто-то. Она заняла место, прижав к себе свой узелок. Тряская телега двинулась по дороге вслед за первой.
Прошка, пользуясь тем, что княжича за что-то вполголоса отчитывал отец, прошмыгнул в возок и спрятался под лавкой, рыча на себя, что не успел увязаться за гордым господином Черны и его великаном. Пока держался в воздухе запах смерти за их возком, все было ничего. Да только намудрил что-то Чернец – жуткий дух пошел куда-то вверх, к небесам, и Прошка потерял след, заплутал. Полтора дня бегал по округе, пытаясь отыскать дорогу.
Возвращаться в Бялое было нельзя – признают, загонят на псарню или привяжут, как любого беглеца. Шутка ли, сколько его не было. И не расскажешь, что выбрал ему цветноглазый пес новую хозяйку и ослушаться его приказа нельзя. Это Прошка понял даже не умом – ум был собачий. Это почуял он хребтом и шкурой.
Жаль, не явился белый пес подсказать ему путь до лесной хижины, где жили они с хозяйкой последнее время. Отчего-то Прошка был уверен, что она вернулась туда.
Возок покатился дальше. Прошка понадеялся на собачий авось и на то, что на ближайшем постоялом дворе услышит знакомое слово «Черна» и пристроится в нужный обоз.
Страх ушел из песьей души. И если б знал Прошка, что такое судьба, то понял бы, что полностью положился на ее волю.
Глава 17
Будь ее воля, весь век провела бы Агнешка, забившись в какой-нибудь глухой угол. Где в деревеньке пять домов, да и то все с краю. Где мальчишки пасут коз, куры гребут пыль на дороге. Где вся жизнь умещается на пространстве чуть побольше горсточки – маленький крытый соломой дом да огород, похожий на сшитые вместе бабьи платки. Где живут тем, что вырастят, в чужие дела не суются, зато при встрече любому поклонятся. Где вилы берут только для того, чтобы кидать навоз или сено.
Но, видно, не так Судьба рассудила, не так в большой незримой книге Земли написано про нее, Агнешку. Выводил кто-то «дом», а получилось «дорога», писал «покой», а получилось «путь». Сворачивались пути-дороги то в хлесткий кнут, то в петлю-удавку. То расходились тропки вилами, то сходились вновь, связываясь в крепкие узлы. И неспокойно спалось на тех узелках. В любом дому засыпая, ждала Агнешка, что снова сгонит ее с места, поволочет в дорогу.
А теперь и дорога вышла вся. Агнешка тащилась по лесу, едва передвигая ноги. Словно кто водил ее кругами, не давая приблизиться к какой-нибудь деревне или выйти на просеку. Лес шумел, перекликался над головой птичьими голосами. К вечеру он приметно выстыл, и Агнешка, стуча зубами, уговаривала себя, что день, два – и снова встанет хорошая погода. Начнется второе короткое лето, прозванное в народе бабьим, и станет чуточку теплей.
