Иларий не щадя ударил вороного плетью. Тот рванулся вперед. И маг вихрем влетел на поляну, где у костра расположились деревенские со своей жертвой. Видимо, мужички, подзуживая друг друга, все-таки решили, что Влад заплатит и за мертвую девку, а раз ворожее все равно не жить, можно и потешиться. Девушка, в окровавленном и разорванном платье, полулежала, прислонившись спиной к стволу березы, рыжеватые спутанные волосы упали ей на лицо. Руки, видно, прижженные в нескольких местах головней из костра, слабо цеплялись за траву. Девушка тихо стонала, а один из мужиков неторопливо развязывал тесемки штанов.
Он рванул девушку к себе. И она снова вскрикнула, но уже совсем тихо и жалобно. И тотчас тяжелое боевое заклятье ударило мертвяка по плечам и спине. Тот охнул и осел, сопя и булькая. Мужики бросились врассыпную, попрятались в кустах. Отповедь – едва заметная для разгневанного Илария – шаркнула мануса по рукам. Но Илажи уже соскочил с коня и бросился к девушке.
– Лисичка, Ягинка, – прошептал он, обнимая обмякшее тело, убирая белой ладонью волосы с перепачканного кровью и углем лица. На Илария уставились пронзительно-синие глаза девушки. В глазах отражалось высокое равнодушное небо и – на мгновение – многоцветный взор Безносой Землицыной сестры.
Это была не она. Не Агнешка. Но Иларий отчего-то почувствовал, как защипало в глазах, прижал к себе еще теплое тело молоденькой лекарки, уткнулся лбом в ее волосы и замер так, не глядя на мужиков, что, осмелев, выглядывали из пролеска, вооружившись толстыми ветками и камнями. Их топоры и обожженные колья, которыми обычно деревенские обозы оборонялись в пути, остались у костра. И мужики медленно приближались, надеясь успеть обойти сумасшедшего мага и дотянуться до своего оружия. Авось сталь, которую так боятся маги, сможет защитить от истиннорожденного и его расправы.
Иларий поднялся на ноги, все еще держа на руках худенькое, легкое тело лекарки.
– Что она вам сделала?! – крикнул он, поцеловав мертвую в окровавленный висок. – Она лечила ваших баб, ваших детей и коров, ваши больные зубы. Она была совсем девчонка, а вы ее мучили и убили, чтобы получить пару медяков от Чернского кровопийцы!
– Так это, говорят, Чернец золотом платит, – буркнул кто-то из мужиков.
И Иларий брезгливо замолчал, взял за повод Вражко и пошел прочь.
– Э… господин, так… померла девка-то… Может, нам ее отдашь, – проблеял кто-то за его спиной. – А… золотишко-то можем… Э-э… поделить.
Иларий, не оборачиваясь, сложил пальцы в силовое и огрел говорившего. Легко, вполсилы, но тот захлебнулся и закашлялся, давясь собственными словами. Иларий шел прочь. Вражко следовал за ним.
Вернулся в Бялое уже к вечеру. Похороны незнакомой травницы заняли много времени. Деревенские попрятались от сумасшедшего мануса, и он долго не мог найти заступа, чтобы выкопать яму. Когда последняя горсть земли упала на холмик, Иларий прямо заступом вырубил куст крестоцвета и перенес на могилу. Агнешка всегда любила крестоцвет больше других цветов.
Иларий одернул себя. Не свою лисичку похоронил он сегодня в поле под кустом крестоцвета. Агнешка исчезла, и он без толку искал ее, то и дело находя и теряя след лесной травницы. И каждый раз корил себя за то, что оставил ее тогда. Затуманила голову вернувшаяся колдовская сила, ослепило нечаянное прозрение. И он бросился спасать дальнегатчинца. А потом закрутилось, завертелось, да так вывернулось, что едва не удавило княжьего мануса Илария. Через него умер проклятый Юрек, лгун Казимеж, через него приломала топь Катаржину. И сейчас на волосе все висит. Да только отчего-то не о том сердце болело у мануса. Как пришла на ум, так уж и поселилась под сердцем тоска по травнице. Оставлял ее, казалось, успеет вернуться, дождется его лесная ведунья.
Она не дождалась. А может, раньше Илария напали на ее след ищейки князя Владислава. И кто-то другой пытал и мучил его лисичку, пока не глянула ей в лицо Цветноглазая.
Иларий вытер со лба пот, измазав над бровями землей. Вскочил в седло и нещадно гнал Вражко до самых ворот Былого мяста.
Тадек, нет, Якуб теперь, только Якуб, князь Бяломястовский и никак иначе, уже караулил его. Знать извелся. Иларий покорно выслушал брань и попреки. Только кивал. Казалось ему, что слышит он все словно сквозь толщу ледяной воды и холод ее пробрался уже до самого нутра, скрутил хребет, заставляет вздрагивать тело, шумит в ушах. А от ладоней поднимается к сердцу нестерпимый жар и такая тоска, что не вздохнуть. И кажется, одно спасение от нее есть – отыскать лесную травницу, удостовериться, что не убил он ее сам, когда тянул к себе через нее свою силу, что не убил кто другой, когда не было его рядом, что не изловили ее деревенские мучители и, снасильничав, не отвезли к Чернскому душегубу…
– А сам-то ты кто? Каким она тебя запомнила? – проговорил внутри чей-то гаденький голос. – Снасильничал. Бросил. А ведь она за больным за тобой ходила, любила… Может, и не желает она, чтоб ты ее нашел.
Иларий помотал головой, прогоняя из головы мерзкий голосок. Уверил себя, что любит его Агнешка, не может не любить, и ждет. Только он по глупости своей еще не отыскал ее. Но отыщет.
Видно, Тадек понял, что не слышит его манус. Отпустил. Иларий пошел к себе и, повалившись на постель, уснул.
Сон явился к нему тотчас, словно караулил за дверью, как манус смежит веки. Навалился, придавил к постели медведем-шатуном, принялся ломать.
Снилось ему, что бежит он по широкой улице, падает, задыхается, а все бежит, потому что впереди него идет его Ягинка. Идет споро, вот-вот в толпе потеряется. И спешит к ней Иларий, торопится, а позвать не может: рот у него отчего-то красной лентой закрыт. Оборачивается Иларий, смотрит, отчего
