прошел туда, где лежал Иларий.
— Что, лежишь, манус, лежишь как мешок с соломой? — проговорил он, поднял брезгливо, двумя пальцами правую руку мага и с силой бросил на скамью. Беспамятный застонал. — Этой рукой ты колдовал? Этой рукой обнимал мою жену?!
Мучитель размахнулся и ударил посохом раненого, потом другой, третий. Медленно зароились змейки силы, пытаясь сохранить жизнь своему хозяину. Веки Илария дрогнули, и Агнешка порадовалась тому, что успела дать манусу свой отвар. Сколько бы ни работал мучитель своей палкой, а пробиться сквозь плотный полог колдовского сна не сумеет. Лекарка Агнешка знает свое дело, жаль только, что крестоцвет пришлось брать лишь чуть подвяленный, сухой был бы в самой силе.
Палочник еще раз или два опустил свой посох, надеясь выбить из раненого хоть один стон страдания, но лекарство Агнешки уже укрыло Илария глубоким спасительным сном.
— Ничего, паскуда, — прошипел он. — Сколько можешь, прячься за своим беспамятством. От меня спрячешься, а вот от Чернского Влада — едва ли. И там уж тебе, потаскуну, будет не до чужих жен.
Юрек с досадой ударил посохом в пол, так что сила бросилась в навершие, расцвела большим белым цветком перепутанных магических нитей, и вышел, скинув часть колдовского заряда на замок. Агнешка невольно потерла руку — на такой замок ладонь положить она бы не отважилась. Сила палочника была невелика, но хранила такой отпечаток его неистовой ярости, что эта злоба опалила бы ладонь не хуже раскаленного угля.
Ничем не могла лекарка помочь сейчас синеглазому манусу.
Глава 8
Девушка прижала ладонь к губам и разрыдалась так жалобно, что у любого, кто мог услышать ее, перехватило бы горло.
— Не надо, дочка, Эленька, не рви душу. — Женщину, что утешала несчастную, Агнешка не разглядела. Луна, щедро лившая белесый свет на изящную фигурку плачущей девушки, ощупала лучами крыльцо. Но, натолкнувшись на плотную завесу тьмы, тонкий белый луч рассыпался серебристыми каплями на камни отмостки. Оттуда, из темноты, испугавшей хрупкий лунный луч, и утешал горько плачущую красавицу нежный, тихий, но властный голос матери.
— Чем плакать — взяла б да убежала со своим Тадусем. А от отца прикрою, пока хватится да догонит, вы уж обвенчаны будете…
— Нельзя мне, мама, — едва выдохнула Элька и снова залилась слезами. От рыданий глаза и нос у нее покраснели и опухли, и она уже не казалась Агнешке красавицей. Из темноты невидимая рука протянула белый платок. Зареванная тотчас уткнулась в него лицом, вытерла слезы.
— Никак нельзя, — продолжала она. — Кабы только моя жизнь решалась, убежала б. На край света за ним пешком пошла. Не поглядела бы, что второй сын, не наследник. Хоть в рубище, хоть босая…
Уж в это Агнешка никак бы не поверила, глядя на холеные ручки страдалицы, на парчовые туфельки и белые, как лилейные лепестки, ножки. Лекарка усмехнулась и вовсе разочаровалась в богатой дурочке. У нее и платье стащить не грех, коли для благого дела…
Агнешка двинулась за кустами шиповника в ту сторону, где виднелось в темноте открытое окно.
— Ты же знаешь, маменька, — между тем продолжала Эльжбета, то и дело прикладывая платок к припухшим от слез глазам, — что на братца надежды никакой. С тех пор как беда приключилась, он сам не свой. Все потерял. Не то что с посохом, с камнем не совладает. Кольцо носит, а сам не сильнее деревенского колдуна. Ведь стань он князем, что с нами будет? Тому же Зютеку в руки достанемся. Или Милошу… Выйду за Черного князя, нам всем защита будет. А рожу наследника, так он две земли объединит, ведь высший маг — не деревенский колдун и не захудалый палочник. Тут уж никто не посмеет сунуться…
— Да куда уж, — сердито отозвался из темноты голос.
— Вот и отец говорит… — продолжила было Элька, но осеклась, оглянулась через плечо на мать. — Говорит, сама радужная топь его земли обходит…
— И я б обошла, — донеслось из темноты. — Но с тобой не расстанусь. Пусть мою кровь пьет, душегубец, а тебя ему не дам. Как решила — так и делай. Не плачь. Черный князь немолод, глядишь, не заживется… А твой Тадек, коли любит так, как ты рассказываешь, пару лет подождет, не иссохнет.
Эльжбета вздрогнула, сжала в руках платочек, но матери перечить не стала. Только встала и принялась ходить у крыльца, теребя в пальцах мятый кусок шелка.
— Боюсь я, мама, — прошептала она.
Агнешка не стала слушать этих сетований, кошкой вскочила на подоконник, вспрыгнула в темноту комнаты. Еще днем она приметила в углу сундук для белья и теперь, обогнув по памяти стол, откинула крышку и наугад вытащила из ларя что-то тяжелое, рытого бархата. Отбросила в сторону. Потянула
