несчастья. Забурлило на Кавказе – кровавый Сумгаит, Тбилиси и яблоко раздора для армян и азербайджанцев Нагорный Карабах. А потом и Прибалтика встала в позу. Да и в российских республиках было неспокойно.
Генерал Громов 15 февраля 1989 года торжественно вывел последние войска из Афганистана, из Москвы доносились отголоски «нового мышления», а бывшие воины-«афганцы» пытались хоть как-то приспособиться к новым веяниям мирной жизни и не «упасть на дно колодца», как пел Владимир Высоцкий. Многие им помогали, чем могли, но не все. Особенно усердствовали те, кого называют власть имущими. Это они бросали сквозь зубы искалеченным физически и морально парням: «Я вас туда не посылал!».
И вот докатилось до Таджикистана. Пустячный повод – отмена концерта – обернулся, в конце концов, двухлетней гражданской войной. Обкуренные подростки горланили на улицах, размахивая прутами арматуры, врывались в автобусы, избивая пассажиров, крушили витрины магазинов, поджигали машины и винили во всех своих бедах ненавистных русских. «Долой русских!» – неслось отовсюду. Милицию эти бесчинства будто и не касались – самим бы уцелеть. Со всего Таджикистана потянулись в Душанбе толпы безработных и озлобленных страшной нищетой людей, которые вознамерились поселиться в столичных «дворцах», выкинув оттуда их законных владельцев.
Великолепные цветники с благоухающими розами, которыми всегда славился Душанбе, вскоре превратились в огороды, а балконы величественных зданий в центре города запестрели вывешенными на всеобщее обозрение подштанниками. Местная власть запаниковала. Привычные коммунистические мантры не действовали. Народ бунтовал. Москва с его КГБ ему теперь – не указ.
На русских, к которым таджики всегда относились с почтением как к старшим, теперь стали косо поглядывать. Родные и друзья Елены Ивановны забеспокоились. Что делать? В Душанбе родились они сами и их дети. Как бросить все нажитое и отправиться в неизвестность?
– Не переживай, – уговаривал Елену Ивановну муж Володя. – Все как-нибудь образуется. Куда мы поедем? У нас маленький ребенок и старые больные родители. А семья твоего брата? Тоже с собой заберешь? Конечно, ты – врач, работу, может, и найдешь. А кому нужен охотовед не первой молодости?
Как-то Елена Ивановна зашла к родителям за дочкой, которая всеми правдами и неправдами старалась увильнуть от детсадовской поденщины.
– Мама, мама! А бабушка не дает мне сделать деду обезболивающий укол! Я ей показывала, как ты меня учила делать уколы в подушку, а она не слушает, – возмущалась дочка.
– Ну, Аленка, ты же знаешь, после подушки надо еще потренироваться на плюшевом мишке, а потом уже колоть людей, – поддержала их обычную игру Елена Ивановна, улыбаясь и еще не чуя беды.
Войдя в родительскую спальню, куда ее тащила дочка, она остолбенела: на кровати лежал окровавленный отец, а мать, смахивая слезы, обрабатывала ему раны. Его темные жилистые руки, натруженные тяжелой работой, были в кровоподтеках и ссадинах, лицо распухло, на спине и боках – синие полосы.
– Главное, папа, – быстро взяла себя в руки Елена Ивановна, – кости целы. А остальное быстро заживет.
– Ты, дочка, не беспокойся, я двужильный. Ну, побили маленько… В трудлагере еще и не такое бывало… Выжил ведь…
– Кто тебя так и за что?
– Да пацаны какие-то нездешние… Среди бела дня… У магазина… Хорошо хоть, Аленку с собой не взял. А люди, знаешь, отворачивались, и никто не подумал заступиться, – заплакал старик.
Потрясенная Елена Ивановна не могла понять, кому помешал ее пожилой отец-работяга. И это сделали таджики, у которых почитание старших в крови! Все! Больше здесь оставаться нельзя. На работе шептались, что в городе появились снайперы: то там, то тут кто-нибудь неожиданно падал на тротуар, оставляя на нем кровавые сгустки. Обычно целились в голову. Елена Ивановна и сама не раз ощущала в затылке ледяной холод, торопливо перебегая открытое пространство.
– Надо срочно уезжать отсюда, хоть куда-нибудь, – прошептала она.
– Дочка, вы молодые, бегите, спасайте себя и своего ребенка, а мы со старухой как-нибудь тут… Убьют – так убьют, от судьбы не уйдешь, – вздохнул отец. – Мы не будем висеть камнем у тебя на шее. Правда, мать? – взглянул он на испуганную жену.
Та только махнула рукой и заплакала.
Вечером Елена Ивановна насела на мужа:
– Володя, надо что-то решать. Если мы сейчас не соберемся, то к июню, после окончания учебного года, начнется повальное бегство из города, и мы не сможем добыть контейнер для перевозки вещей. Я завтра же возьму отпуск и улечу в Москву, к своей институтской подруге. Она обещала помочь мне подыскать работу. А ты продавай квартиру и готовься к переезду.
С этого момента вся их жизнь круто изменилась. Спокойствие и благополучие – простое человеческое счастье, которое воспринимается обычно как нечто само собой разумеющееся, – все рассыпалось в прах в одно мгновение.
В Москве таких, как Елена Ивановна, оказалось немало. И никто из властей не рвался им помочь. «Историческая» родина не спешила распахнуть им навстречу свои объятия. Сама после своих «переворотов» держалась на ногах еле-еле. Помогали только старые друзья и такие же бедолаги, бежавшие из разных «революционных» республик, которым уже как-то удалось зацепиться, да еще простые москвичи – кто словом, кто делом.
