выбираться домой, в Москву. Прямого сообщения со столицей не было. Ни на какой телеге не доедешь… На центральной площади сверкали стеклами шикарные «Интуристы». За ними скромно притулились три московских экскурсионных автобуса.
Девчонкам ничего не оставалось, как проситься «к своим на постой». Даже деньги предлагали водителям – целых полтора рубля. От них отмахивались, как от назойливых мух. Вот уже первые два автобуса двинулись в путь. Стемнело. Девчонки совсем пали духом, продолжая упрашивать водителя последней машины, курившего на подножке. Его пассажиры уже расселись по своим местам и подремывали в полутемном салоне. Водитель, бросив на землю окурок, буркнул сквозь зубы:
– Быстро назад, и чтоб сидели, как мыши, а то выкину прямо на дороге.
Девчонки мигом шмыгнули в конец автобуса и съежились там. Сидевшие поблизости туристы мужского пола заинтересованно оглядывались на них, готовые полюбезничать, а женщины ревниво заворчали. Водитель красноречиво взглянул на девчонок, и те тотчас забились в угол за кресла, пресекая все попытки дорожного знакомства. В автобусе – какое счастье! – было тепло и уютно, а самое главное – их довезут до самой Москвы, и завтра утром они, как ни в чем не бывало, придут в техникум. Влетит, конечно, от родителей, но это ерунда…
Их тощей стипендии хватало и на кино, и на театры, и на выставки. Любимый «Ударник», а если повезет с билетами, то и «Современник», кукольный Образцова или драмтеатр на Малой Бронной. «Большой» и «Малый», в двух шагах от техникума, почему-то не жаловали: туда и в те годы было не попасть. Загадочный Политехнический, приют интеллектуалов, куда старались пробраться послушать Вознесенского, чью первую тонюсенькую книжку стихов, выпущенную во Владимире, сразу же прихлопнули, и строптивого Евтушенко с убийственно красивой и талантливой Беллой, законодательницей московской моды. Улица Горького, ареал их техникумовского обитания вместе с суматошным Столешниковым и Пушкинской, не изобиловала кафешками и все же это было чуть ли не единственное место в столице, где они попадались.
Напротив бронзового Пушкина в полуподвальной шашлычной с гордым именем «Эльбрус» (уж не знак ли это был им какой?) девчонки как-то «просадили» целую стипендию, правда, не свою, а их верного друга Пашки, который сгоряча пригласил их туда перекусить. Когда настал момент расплаты, они приняли безразличный вид и стали глазеть по сторонам. Пашка попросил официантку принести пустой поднос. Та удивилась, но принесла. Парнишка достал банковский мешочек из портфеля и высыпал на поднос гору мелочи.
– Сдачи не надо, – небрежно бросил он оторопевшей женщине.
Оказалось, что в тот день он получал стипендию самым последним в техникуме. Пришлось взять то, что осталось…
Знаменитое кафе «Молодежное» с аскетическими пластиковыми столиками-стульчиками по моде тех лет было элитарным. Там иногда встречались будущие знаменитости, известные пока лишь узкому кругу «посвященных»; молодые поэты, охрипнув у продуваемого всеми ветрами памятника Маяковскому, читали стихи «из никогда не опубликованного» в тепле и уюте, а начинающие ВИА испытывали на здешних посетителях свои «нетленки».
Но подружки предпочитали «Космос» или «Север», выбирая, где меньше очередь. Как-то, уже после окончания техникума, они там отмечали свое общее семнадцатилетие: кофе, мороженое, сухой кислый «Рислинг» и… сигарета в зубах. С ними за столиком оказались молодые иностранцы. «Демократы», конечно. Посланцы капстран предпочитали рестораны «Националь» и «Метрополь», около которого вечерами дефилировали броские девицы в шикарных шубах (в любое время года), накинутых на голое тело.
Элементарная вежливость требовала поддержания светской пустопорожней беседы за столом.
– Откуда вы приехали в Москву?
– Отгадайте.
– Венгрия? Германия? Польша?
– Вы студентки?
– Да, мы будущие журналистки, – уточнили девчонки.
Скажешь, что «литературные редакторы», еще не поймут. Да и факультет, где одна из них уже училась, а вторая готовилась туда поступать, так и назывался – факультет журналистики.
– Журналисты? – удивились гости столицы. – И о чем же вы будете писать? О том, что есть, – с усмешкой кивнул один из них на видневшуюся за окном башню Кремля, – или станете писать то, что прикажут старшие товарищи?
Расплатившись, они тотчас ушли. Настроение у девчонок испортилось. Вроде бы ничего обидного им не сказали… И все же… задуматься заставили.
А жизнь неслась все дальше, слегка притормаживая на станциях-полустанках: окончание техникума, первая работа-зарплата, вечерний институт – одна сразу прошла, а другая – лишь на следующий год. Провалившись на сочинении в Полиграфический, она ринулась в МГУ на факультет журналистики, но не прошла по конкурсу: ее соперником в борьбе за место оказался тридцатилетний корреспондент какой-то районной газетки, к тому же член партии. В ожидании окончательного решения приемной комиссии, которая сомневалась в способности великовозрастного абитуриента к обучению, подружки забрели в пустую аудиторию старинного университетского корпуса на Моховой и почему-то разлеглись там на столах, восторженно глядя в высоченный потолок и ощущая дыхание истории: «А вдруг здесь когда-то сиживал сам Ломоносов или еще кто из великих?». Комиссия все же выбрала члена партии…
Потом и замужество подоспело, тоже по очереди, как и последующее рождение детей. Сначала у одной появился сын, а через пару лет у другой – дочь.
