По обыкновению я решила не идти на ужин и взять что-нибудь перекусить, когда все лягут спать. Подождала, пока полоска света под дверью не погаснет, и тихонько вышла из комнаты.
Спустившись в кухню, сделала себе при свете холодильника сэндвич с арахисовым маслом и фруктовым джемом и уселась за стол. Мне было уютно в темноте. Казалось, она хранит мои тайны. Казалось, я могу укрыться в ней от окружающей меня несуразицы. А как еще назвать происходящее? Несуразица и есть. Когда кучу твоих одноклассников застрелили, многое в этом мире – даже уход из семьи отца – воспринимается как нечто пустячное.
Я доела сэндвич и встала, собираясь подняться к себе. В гостиной кто-то шумно шмыгнул носом и кашлянул. Я застыла.
Послышался всхлип и шуршание вытаскиваемой из коробки бумажной салфетки.
Я обогнула угол и всмотрелась во тьму.
– Эй? – тихо позвала я.
– Иди спать, Валери, это я, – отозвалась мама из темноты, со стороны дивана. Ее голос звучал гундосо и хрипло.
Она опять шмыгнула носом. И опять зашуршала вытаскиваемая из коробки салфетка.
Вместо того чтобы идти наверх, я прошла в гостиную, остановилась за креслом и положила ладони на его спинку.
– Ты в порядке? – спросила я.
Мама не ответила.
Я обошла кресло, собираясь сесть в него, но передумала и опустилась на пол в нескольких футах от дивана. С такого расстояния я различала маму, видела расходящиеся на ее коленях полы белого халата.
– Ты в порядке? – повторила я.
Последовало долгое молчание. Я уже подумывала уйти к себе, когда мама наконец заговорила:
– Значит, ты все-таки ешь? Я сказала доктору Хилеру, что последние недели ты ничего не ешь.
– Я спускаюсь в кухню поздно вечером. И я не больна анорексией, если ты подумала об этом.
– А о чем еще я могла подумать? – В голосе мамы слышались слезы, она беззвучно плакала. – Ты стала такой худенькой. И совсем ничего не ела при мне. Доктор Хилер предположил, что ты ешь, когда меня нет рядом.
Очередное очко в пользу доктора Хилера. Порой я забываю о том, что он защищает меня даже в мое отсутствие. Интересно, сколько раз он успокаивал маму, разволновавшуюся из-за какой-нибудь ерунды?
– Папа ушел? – помолчав, спросила я.
Видимо, мама кивнула – слегка качнулся ее силуэт.
– Теперь он живет с ней. Это к лучшему.
– Ты будешь по нему скучать?
Мама глубоко вздохнула и порывисто выдохнула.
– Уже скучаю. Но не по тому мужчине, с которым прожила последние годы. Я скучаю по тому мужчине, которому ответила: «Я согласна». Ты, наверное, не поймешь.
Я задумчиво покусала губу. Обидеться на нее за то, что она отмахивается от меня? Разозлиться?
– Вообще-то, понимаю. Я тоже скучаю по Нику. Скучаю по тем временам, когда мы ходили в боулинг, веселились и были счастливы. Знаю, ты считаешь его исключительно плохим, но он не был плохим. Он был милым, нежным и умным. Я скучаю по такому Нику.
Мама высморкалась.
– Да, видимо, ты меня понимаешь.
Было так приятно услышать это от нее, что я не нашла слов для ответа.
– А ты помнишь… – начала она и умолкла. Зашуршала салфетка, раздался всхлип. – Помнишь, как мы ездили летом в Южную Дакоту? В стареньком микроавтобусе дедушки? Загрузили в него огромный холодильник с сэндвичами и газировкой и сразу отправились в путь. Твой папа хотел, чтобы вы с Фрэнки побыстрее увидели гору Рашмор.
– Помню. Ты еще взяла горшок на случай, если нам в дороге захочется в туалет. И Фрэнки где-то в Небраске ел крабов, а потом его стошнило прямо на стол.
Мама тихо засмеялась.
– И папа ехал без передыху, пока мы не добрались до той жуткой кукурузной фермы.
– И музея камня[13]. Помнишь, я расплакалась? Думала, там будут рок-музыканты, а увидела кучу дурацких камней.
– А твоя бабушка, храни Господь ее душу, весь путь дымила противными сигаретами.
Мы обе захихикали и вновь замолчали. Та поездка была ужасной. Ужасной и чудесной одновременно.
– Никогда не думала, что у моих детей будут разведенные родители.
