Черепахи – и нет им конца

Я подняла голову. Шел уже одиннадцатый час, но город ослепительно сиял. Я видела все: зеленый мох на валунах, пузырьки золотистой пены под нашим водопадом, деревья, склонившиеся над рекой, будто свод часовни, электрические провода, огромную серебристую мукомольню, причудливо застывшую в лунном свете, неоновые вывески вдалеке.

Индианаполис такой плоский, что окинуть его взглядом не получится; в нем нет видов на миллион долларов. Но сейчас у меня был именно такой вид, с самой неожиданной точки – город лежал как на ладони, и только через минуту я осознала: уже наступила ночь, а этот залитый серебряным светом пейзаж – и есть то, что на земле называется темнотой.

Дейзи села, свесив ноги с бетонного края. Я села с другой стороны ручейка, и мы вместе долго смотрели на картину, которая нам открылась.

В тот вечер мы «вышли на луг». Мы говорили о колледже, поцелуях, религии, искусстве, и я не чувствовала, будто смотрю про себя какой-то фильм. Я была участницей разговора. Слушала Дейзи и знала, что она слушает меня.

– Интересно, тоннель достроят когда-нибудь? – спросила Дейзи.

– Надеюсь, что нет. Я, конечно, всеми руками за чистую воду, но хочется сюда прийти лет через десять или двадцать. Вместо встречи выпускников.

С тобой, хотела добавить я.

– Да, – ответила она. – Пусть бежит наш грязный ручей, потому что из этого тоннеля потрясающий вид. Спасибо вам, Рассел Пикет, за взяточничество и некомпетентность.

– Ручей бежит, – прошептала я. – Погоди, а где он начинается? Где его устье?

– Устье – где река заканчивается. Оно здесь, – ответила Дейзи.

Теперь она тоже догадалась.

– Устье, уста. Черт возьми, Холмси. Мы во рту бегуна!

Я встала. Почему-то казалось, что Пикет сейчас появится за спиной и столкнет нас в реку.

– А вот сейчас уже страшновато, – сказала я.

– Что будем делать?

– Ничего. Вернемся на вечеринку, пообщаемся с модными художниками и поедем домой к назначенному часу.

Я пошла обратно, к далекой музыке.

– Расскажу Дэвису. Он должен знать. Пусть решает сам, говорить ли Ноа. А больше никому ни слова.

– Хорошо, – сказала Дейзи, догнав меня. – Получается, он здесь прямо сейчас?

– Не знаю. Не наше дело.

– Ты права. Но как можно оставаться здесь так долго?

У меня была мысль на этот счет, но я ничего не сказала.

– Господи, эта вонь… – произнесла Дейзи и умолкла, не закончив.

Ты надеешься, что разгадка подарит тебе финал. Петля замкнется, разум обретет утешение и покой. Но так не бывает. Правда – всегда разочарование. Пока мы бродили по галерее в поисках Майкла, я так и не почувствовала, будто нашла в себе последнюю матрешку из одного кусочка дерева. Ничего подобного. Положение не исправилось. Все было так, как сказал зоолог о науке: ты не получаешь ответов. Только новые, более сложные вопросы.

Наконец мы обнаружили Майкла – он стоял напротив своей картины, прислонившись к стене, и разговаривал с двумя женщинами. Дейзи взяла его за руку.

– Мне ужасно жаль прерывать вашу беседу, – сказала она, – но знаменитого художника ждут дома.

Майкл рассмеялся. Мы втроем вышли из тоннеля на посеребренную светом парковку и сели в машину. Я закрыла дверь, и тут он произнес:

– Лучший вечер в моей жизни. Спасибо, что пришли. Боже, такого со мной никогда еще не случалось. Я ведь могу стать художником, настоящим. Было так… так здорово. А вам понравилось?

– Расскажи, как все прошло, – попросила вместо ответа Дейзи.

Когда я вернулась, мама пила на кухне чай.

– Чем от тебя так пахнет? – спросила она.

– Канализацией, потом, плесенью – всем сразу.

– Я за тебя волнуюсь, Аза. Мне кажется, ты теряешь связь с реальностью.

– Нет. Я просто устала.

– Нам нужно поговорить.

– О чем?

– О том, где ты была, что делала и с кем. О твоей жизни.

И я рассказала ей все. Как поехали на выставку, как вместе с Дейзи добрались до конца недостроенного тоннеля, как вышли на луг и как я догадалась,