— Договаривались, но ее нет, все, умерла сегодня ночью, отмучилась. Что вы стоите? Что ждете? Уходите.
— Я. Да. Простите. А вы…
— Я наследница.
— Дело в том. Меня послали. Я должен. Елизавета Трофимовна обещала нам документы. В музей.
— Вы иностранец?
— Да.
— Я так и думала. Я, молодой человек, не Лизавета Трофимовна, я вам ничего не обещала. Она уже не соображала, что обещает, а вы и рады. Всю Россию растащить готовы.
— Я же не себе.
— Вы мне мешаете!
— Да. Извините.
Он отступил в коридор и прикрыл за собой дверь. Постоял и направился к лифтам.
В простенках между дверями комнат висели живописные работы, скудно освещенные. Время от времени англичанин останавливался и всматривался в какой-нибудь пейзаж. Всё были леса да поля, иногда поезд на горизонте или огонек в окне дальнего дома, или излучина реки с отражением лунной дорожки.
Джон спустился на первый этаж и направился к выходу.
— До свидания, — сказал вахтерше. Но ответа не получил.
Он вышел на крыльцо под серо-синее оттепельное небо и вдруг услышал:
— Джон.
Обернулся и увидел ее. Он уже знал ее имя — Нина, но почему-то не смог его произнести. Приблизился и сказал:
— Здравствуйте.
Она стояла на пробитой в снегу тропинке и курила очень, как ему показалось, длинную белую сигарету. И жесты ее, и голос казались одновременно и манерными, и естественными. И вновь от нее пахло этими духами. Очень, очень сладкими. Впрочем, на холоде запах казался приятным. А может быть, это были не духи, а сигаретный дым, который он старался не вдыхать.
— Я вас тут поджидаю. Вы меня опередили. Что там?
— Она умерла.
— Да, я знаю. Ночью. Тут же примчалась дочь. Живую-то мать ей недосуг было навещать, раз, может быть, в неделю позвонит, и то спасибо. Что она там делает?
— Книги смотрит.
— А, ну понятно, думает, что мать где-нибудь там денежку заложила между страниц, желаю ей удачи и всяческого удовольствия. Пойдемте.
Она отбросила в снег окурок с отпечатанным алым следом своих губ и направилась по тропинке вглубь окружавшего Дом ветеранов громадного соснового парка.
Она шла и не оборачивалась. Англичанин шел следом, глядя в узкую черную драповую спину. Белка прыгнула на тропинку и взлетела на сосну. Обрушился с ветки пласт снега. Тропинка повернула к зданию, к балконам первого этажа. Да, здесь и на первом этаже были балконы, более, впрочем, походившие на небольшие террасы.
Нина остановилась перед одним из балконов, взялась за перила, подтянулась и ловко перемахнула через них.
— Давайте, — сказала Джону, — не стесняйтесь, я здесь живу.
Джон изумленно посмотрел на нее и ухватился за перила.
В комнате, куда они прошли через незапертую балконную дверь, стояла вдоль стены койка, у стены напротив — небольшой письменный стол. Пара стульев. Тумбочка у изголовья кровати. Несколько крючков для одежды у входной двери.
— Раздевайся, — сказал она, расстегивая пальто. — Давай на «ты». Хорошо?
— Да.
Она сняла пальто и повесила на крючок. И повторила:
— Раздевайся. Здесь тепло.
Он снял куртку и повесил на крючок рядом с ее пальто.
— Но зачем вы меня позвали, раз она умерла?
— Ты?
— Ты.
— Я надеялась тебя сразу перехватить, но проспала, здесь так сладко спать, ты не представляешь, я отворяю балкон на ночь. Морозный воздух.
