— А вот вы не знаете, — спросил Колька простодушно, — улица… как к ней пройти?
Она подняла голову, посмотрела на Кольку так, словно удивил ее Колькин вопрос.
— Почему же не знаю?
Колька догнал мужика уже у самого эскалатора. Схватил его за рукав.
— Я вас провожу. Это не сюда надо. Наоборот.
— Ну, спасибо, — время от времени повторял мужик, пока они поднимались по эскалатору, выходили из метро, шли по улице. — Ну, спасибо.
Колька хотел помочь тащить сумку, но мужик отказался категорически. Иногда он останавливался отдохнуть, ставил ношу на землю. И Колька слышал, как колотится у мужика сердце.
— Далеко еще?
— Да вроде нет.
В один из таких перекуров зажглись фонари на улице. И за фонарями стало сразу темно, таинственно.
Спросили у прохожего дом.
— Да вот он, прямо перед вами.
— Ну, хорошо, — сказал мужик Кольке, — спасибо тебе. — И пожал ему руку. — Ты здесь где-то живешь?
— Да нет.
Мужик посмотрел на Кольку недоуменно и даже подозрительно. Но повторил еще раз вежливо:
— Спасибо.
Поднял свою сумку и направился к дому, а Колька стоял и смотрел ему вслед. Мужик скрылся за железной дверью подъезда, а Колька остался один на незнакомой улице. Он побрел по ней так, куда выведет. Посыпал мокрый снег.
Колька вышел к небольшой площади, на которой разворачивались автобусы. На остановке под стеклянным навесом сидела девушка. Колька присел рядом. Она не обратила на него внимания. Глядела на тающий в воздухе снег.
Показался автобус. Он развернулся, подошел к остановке и отворил двери. Девушка будто не видела. Автобус терпеливо подождал, закрыл двери в ярко освещенный, теплый салон и уехал, увозя свое тепло и свет. Колька встал и поглядел на щиток с расписанием. Здесь останавливался только один номер. Колька вернулся на лавку. Девушка все так же спокойно смотрела на снег. Ухо у нее было маленькое и круглое.
— А чего вы автобус пропустили? — решился и спросил Колька.
Девушка не отвечала.
— Холодно так сидеть. Лавка холодная.
Она повернулась к нему. Глаза серые под низкой челкой.
— Тебе что? Чего сам тут сидишь? Делать нечего?
Отвернулась, и так они продолжали сидеть дальше.
Жизнь застыла на одной точке, никто не умирал и не рождался, время остановилось. Пропустили еще автобус. Колька стал говорить — просто чтобы что-то сдвинуть в этом молчании. Рассказ был нелепый, но иначе бы и не удалось ничего сдвинуть. Колька это не понимал, но чувствовал.
— У нас был сосед, он заходил к нам, не знаю, может, раз в неделю, звонил в дверь, мать открывала, он говорил: «Здрасьте, не одолжите мне соли?» Мать говорила: «Да, конечно» и насыпала ему соли… По-моему, он с чашкой приходил, да, с чашкой. Она ему насыпала одну треть, наверно. Он говорил «спасибо» и уходил. Больше ничего не просил, ни сахару, ни хлеба, только соль. И не говорил ничего, кроме спасибо, ни о погоде, ничего. Один раз мать купила сразу пять пачек, таких картонных, с синими буквами. Он пришел, и она ему отдала все пять. Больше он не приходил. Я его встречал иногда, мы здоровались — и все.
Девушка молчала, наверно, и не слышала. Забыла, что он здесь. Снег перестал, и, может, поэтому она повернула к Кольке бледное лицо. На бледном лице россыпью темнели веснушки.
— Тебе совсем делать нечего? — спросила девушка, глядя Кольке в глаза.
— Да, в общем… Я в отпуске.
Девушка продолжала рассматривать Кольку. Он улыбался от растерянности. Девушка вынула из кармана кошелек. Колька завороженно смотрел, как она раскрывает лаковый, точно мокрый, кошелек, как вынимает из него деньги. Пять сотен. Она протянула их Кольке.
— Возьми.
— Зачем? — Колька даже руки завел за спину.
— Тут кафе, ты меня угостишь.
— У меня есть деньги.
— Рада за тебя. Но мне твои не нужны.
— А мне твои зачем?
