посуды, и я повернул голову. Раскрасневшаяся и закусившая губу Магда балансировала с подносом с такой горой сладостей, которая в те далекие времена дефицита любому гражданину нашей страны показалась бы муляжом. Но из чашки поднимался пар витиеватыми клубками, а запах шоколада был столь сильным, что в районе сердца у меня что-то начало плавиться и растекаться от невыносимости прекрасного. Как загипнотизированный, я не мог оторвать глаз от подноса, пока Магда не взгромоздила его передо мной на журнальный столик. И только тогда я наконец заметил еще куда более экзотичный предмет.
Предмет был прикреплен к голове Магды, рядом с белоснежным чепчиком, и таращился на меня. «Кажется, у кого-то пунктик на чучелах», – подумал я. Но тут чучело ожило, забило крыльями и закричало самым противным голосом, на который только было способно, как мне позже довелось узнать.
Больше от неожиданности, чем от испуга, я заорал. Перепугавшись, в свою очередь, заорала и Магда, закрыв лицо тонкими руками. Барон продолжал спокойно пить свой коньяк. Зеленое чучело подлетело ко мне и дало мощным клювом по лбу. Магда в слезах убежала. Так мы познакомились с Виртуэллой.
– Она просто не терпит женщин, – вздохнул Барон, когда снова воцарилась тишина. – И правильно делает. Не надо было Магде давать ее нести. У них и так отношения тяжелые.
Попугайка – иначе ее было не назвать – Виртуэлла тем временем уселась на моем плече, вонзив когти в кожу, и теребила мне ухо.
– А вот ты ей понравился, – довольно отметил Барон.
– А зачем она мне тогда в лоб дала? – поинтересовался я, боясь двинуться.
– Чтоб не верещал, как баба, – пояснил Барон.
Я покосился на серьезную птицу, но краем глаза смог увидеть лишь размытое зеленое пятно. Надо сказать, что вопреки моей телесной скованности присутствие птицы меня внутренне действительно расслабило. А когда я посмел двинуться и дотянуться до чашки дымящегося шоколада, план Барона окончательно сработал.
– Зачем вы меня позвали? – спросил я, откинувшись на твердую спинку дивана, на которую переместилась Виртуэлла.
– Чтобы ставить над тобой опыты, – без капли иронии ответил Барон.
Я подавился тягучей жидкостью и закашлялся.
– Да ладно тебе, – закатил Барон глаза. – Это вместо радости от возможности положить свою жизнь на алтарь науки?
Поверх чашки я выпучился на него в ужасе, хотя и не до конца понял его слова.
– Ладно, шучу я, – смилостивился Барон и одним легким ударом указательного пальца стряхнул с сигары пепел в деревянную пепельницу. – Я просто хочу с тобой поговорить. Об одной теме, которая уже на протяжении многих десятилетий никак не дает мне покоя. Ты спрашиваешь, почему именно с тобой? С глупым ребенком?
Я ничего не спрашивал, а только неопределенно повел плечом.
– Именно поэтому, отвечу я тебе, – невозмутимо продолжал Барон. – Это может показаться странным, но… Но я только в больнице по-настоящему осознал, что существуют дети. Это звучит странно?
– Да, – кивнул я и отпил побольше шоколада.
– Да! – крикнула за моей спиной Виртуэлла скрипучим голосом.
– Тебя я не спрашивал, дорогая, – ткнул Барон сигарой в сторону попугая. – Боюсь, конечно, ошибиться, но сдается мне, что ты вообще впервые в своей сравнительно долгой жизни столкнулась с таким явлением, как человеческий ребенок. Не правда ли?
Виртуэлла промолчала.
– Что я хочу сказать, – элегантно помахал Барон сигарой в воздухе и прищурился, – это то, что я, разумеется, отмечал наличие детей в этом мире, но никогда не видел в них людей.
Я нагнулся вперед и потянулся к лимонному маффину, светящемуся желтым солнцем посреди груды шоколада.
– Полагаю, что это может звучать обидно в твоих маленьких незрелых ушах, – говорил Барон, обращаясь скорее к Москве-реке, чем ко мне, – но ты меня выслушай. Раньше дети мне виделись как некие недолюди, которые только должны еще созреть, дозреть до наличия хоть малейшего разума и самообладания… Поэтому я не обращал на них ровным счетом никакого внимания. Они были мне не просто неинтересны, они меня даже раздражали, так что я предпочитал избегать их, как предпочитаю избегать все, что меня раздражает. Зачем лишний раз нервы трепать, так? – Барон глубоко затянулся сигарой, плавно выпустил дым через ноздри и затем метнул на меня пронзительный взгляд. Я даже перестал жевать маффин.
– Но ты! – взлетели брови Барона. – Уж не знаю, в тебе и твоей выдающейся личности ли дело или просто-напросто в правильном моменте, но… Я вдруг понял, что вы, дети, – не просто незрелые люди. Вы – совершенно отдельный биологический вид!
Я растерянно похлопал глазами и продолжил жевать (пока не поздно).
– Ладно, не биологический, – согласился Барон с каким-то доводом, всплывшим в его собственной голове, – но идейный. Ваше мышление, ваше видение мира же отличается от взрослого разительным образом, правильно?
Я так напряженно слушал и боялся не понять очередного вопроса, что чувствовал себя как на экзамене.
