так сказать. Еще и в любое время. Это было как-то очень не по-взрослому и изрядно смущало меня. Еще больше меня, конечно, смущало утверждение, что это время возьмет, скрипнет стрелками и подстроится под мои планы, словно оно намерено хоть кому-то подчиняться. И уж тем более моей малости.
– А может, Барону? – задумчиво проговорил я вслух и провел указательным пальцем по рельефной крышке часов.
Из гостиной доносились грохот пулеметов и предсмертные крики. Я вздохнул и посмотрел в пыльное окно, но, как обычно, не увидел ничего, кроме бетонных стен и куска ярко-голубого летнего неба, не желающего участвовать в моих колебаниях.
– А почему и нет? – спросил я наконец кусок неба.
Планы о побеге к высотке сами по себе начали строиться в моей голове. Сначала осторожно, потом все более настойчиво и отважно. И, вопреки всем детским страхам и непростым обстоятельствам, я тогда отчетливо понял, что пойду к Барону.
Случай для осуществления задуманного представился довольно скоро, как это обычно бывает с воплощением назойливых идей, которые не покидают мозг ни на секунду. К своему великому позору, я должен признаться, что просто нагло сбежал от отца, улучив момент потери бдительности. Это было легко. Таких моментов у него было много, они всплывали из одурманенных алкоголем инстинктов и ложились вязкой пеленой на поле зрения. И если раньше они были скорее редкими, то по ходу развития моей самостоятельности и его употребления определенной жидкости становились практически сплошными, всего только местами перемежающимися проблесками озарения. Правда, эти проблески были весьма непредсказуемыми и могли вспыхнуть то тут, то там в хаотичных интервалах. Иногда отец мог не замечать меня часами, а иногда хватал за шкирку, как только я принимался за свои более-менее запретные дела, считая, что нахожусь в полной безопасности.
Но в этот раз я был почти уверен, что мне отведен неплохой кусок времени. На выходе из магазина, позвякивая бутылками меж овощами и пачками макаронов в пакете, отец столкнулся со своим давним знакомым, которого не видел чуть ли не со школьных дней. Услышав постукивание стекла, знакомый охотно согласился поговорить по душам на ближайшей лавочке, а меня отправили на детскую площадку неподалеку. От волнения у меня защекотало в ногах и ладонях, и я еле сдерживался, чтобы сразу не пуститься бежать со всех ног в сторону набережной. Но я спокойно дошел до печально разваливающейся, ржавой площадки, оглянулся на погруженного в разговор и бутыль отца, завернул за угол и только тогда понесся со всех ног.
Вблизи высотка казалась еще более внушительной, чем раньше. Задрав голову так, что побаливало в шее, я щурился ввысь на отточенные каменные груды, ажурные башенки, тянущиеся к пробегающим мимо облакам, и бесчисленные темные окна, за которыми прятались могучие и недоступные для глаз недостойного мира. К горлу подкрался острый ужас. Внезапно я ощутил полную невозможность своего внедрения в эту величественную крепость. Не для меня она была предназначена.
Но тут прямо передо мной приземлилась большая ворона и так серьезно заглянула мне в глаза, словно только ради этого и прилетела. Я поежился и попятился назад. Ворона каркнула. Я попятился быстрее. Ворона каркнула громче и забила отдающими серебром крыльями. Я остановился. Ворона сделала пару прыжков в сторону главного входа и снова посмотрела на меня. Я сделал шаг назад. Она грозно каркнула. Я набрался мужества и приблизился к ней. Довольная, она сделала еще пару прыжков к дверям.
– Мне идти? – прошептал я, и порыв ветра взметнул мои волосы.
Ворона каркнула в последний раз, взмыла вверх и улетела. Делать было нечего. Я преодолел ступеньки, подошел к тяжелым дверям и открыл их. Из холла потянуло влажной прохладой и несколько болотным запахом затхлости и химии. Я ступил на блестящий, как черный лед, мраморный пол, и дверь медленно закрылась за мной с тяжелым вздохом, который эхом пронесся по пустому холлу и оставил след на безупречной тишине. Прямо передо мной, по ту сторону холла, светился открытый лифт, как будто он только и ждал меня, и я оторвался от всего этого мрамора и направился к нему, притягиваемый, как магнитом.
– Ну и куда?!
Я так перепугался, что подпрыгнул. Метнув дикий взгляд влево, я встретился глазами с пожилой, усохшей дамой в очках и с аурой репейника. Незаметной, но противно колючей, с фиолетовым платком на шее. Она сидела за небольшим столиком под поникшей пальмой и, прищурившись, просверливала во мне дырки. На столике лежали исписанный кроссворд и пестрое вязание. Я был готов поклясться, что до этого на этом самом месте не было ни дамы, ни столика, словно они были выхвачены в эту секунду из какого-то параллельного пространства. Но теперь сомневаться в реальности дамы не приходилось. Вдоль моего позвоночника стекла струйка пота, а в лицо ударила кровь.
– Куда? – спокойно, но ядовито повторила дама и поправила очки белым указательным пальцем.
– К Барону, – просипел я.
Глаза и губы дамы-репейника сузились до щелок. Я закусил нижнюю губу и принялся ее жевать от напряжения. Умение дамы расчленять жертву, не касаясь ее, впечатляло.
– Этаж и квартира, – рявкнула она.
Я сглотнул и ответил еле слышно. Дама пожевала впалым ртом.
– Ну иди, что я могу тебе сказать, – смилостивилась она наконец, так и не расслабляя мимики.
– С-спасибо, – заикнулся я и так рванул к лифту, что споткнулся о собственные ноги и вмазался лбом в холодный пол.
– Все в порядке! – крикнул я, вскакивая, хотя прекрасно понимал, что даме нет совершенно никакого дела до моего самочувствия, и влетел в лифт, как в
