перегружать тебя элитными бутиками, поэтому…
– Вы хотите купить мне вещи? – хихикнул я некстати.
Обычно одежду мне приносила мама, и выбирать, в чем ходить, особо не приходилось. Надо было радоваться уже тому, что размер был более-менее подходящим. Так говорила мама. Так говорили все. На таком фоне пристрастию к моде было сложно развиться даже у девушек, не говоря уж обо мне.
Барон по-отцовски взял меня за плечи и кивком указал мне на себя. Я опустил взгляд и увидел то, что видел всегда. Ничего особенного. Потертые джинсы, поблекшая и бесформенная зеленая куртка, кеды на последнем издыхании. На этом последнем издыхании они, правда, находились практически с того момента, как я их получил, что внушало надежду на дальнейшие совместные месяцы или даже годы.
– В таком виде невозможно наслаждаться жизнью, ты хоть понимаешь это? – как-то грустно спросил Барон.
– Нет, – искренне удивился я. – Почему же?
– Это вот, – несколько брезгливо потрепал Барон ткань моей куртки, – не той текстуры, чтобы хранить прекрасное.
– Чтобы что? – криво улыбнулся я.
– Эх, глупый ты, – тяжело вздохнул Барон. – Ты думаешь, что одежда висит на тебе бессмысленной тряпкой в то время, как происходит жизнь? О нет… Одежда – это твоя оболочка, тот внешний слой, которым ты с этой жизнью соприкасаешься. И если этот слой никудышный, то и соприкосновение будет никудышным. Одежда, Адам, – это сокровищница, которая хранит в себе мимолетные мгновения. Она консервирует их. Впитывает в себя и хранит. Для этого нужна качественная ткань, твердая огранка, надежность… Что может хранить в себе тряпка, пахнущая пластиком, скажи мне?
На это у меня ответа не было.
– Вот видишь, – похлопал Барон меня по плечу и слегка толкнул в сторону перехода. – Вот поэтому мы идем выбирать тебе качественную оболочку. В здоровом теле – здоровый дух, как говорится. А тело не может быть здоровым, когда страдает от нацепленного на него уродства.
Просторный, ярко освещенный торговый центр настолько не имел ничего общего с базаром в моем представлении, что вообще не имел права так называться. Так мне казалось. Куда ни глянь, росли стеллажи и бросались в глаза вешалки, как расцветающие, но одновременно сдержанные бутоны, а мы плыли между ними по наполированным до зеркального блеска проходам. Мои глаза то цеплялись за какую-нибудь вещь, то вновь разбегались, хаотично мечась по незнакомой территории. Такое изобилие просто-напросто пугало меня, и представить себе, что когда-нибудь нечто подобное станет возможным в Москве, было совершенно невозможно. Еще более невозможно, чем русский аналог «Анжелины».
– Ты считаешь, что это неправильно? – заметил мой взгляд Барон.
– Почему неправильно? – оторвал я глаза от гор брюк.
– Потому что за долгие годы жизни в России тебе прочно вбили в голову, что консюмеризм – это плохо.
– Потребление? – переспросил я на всякий случай, но даже не стал дожидаться подтверждения. – Да нет, особо мне это вроде никто не вбивал в голову. Просто…
Барон ступил передо мной на эскалатор, и я прыгнул за ним, как на уходящий поезд.
– Особо вроде… – повернулся ко мне Барон, качая головой. – В мозги вбивают незаметно, Адам. Что ты там хотел сказать?
Я и сам толком не знал, что хотел сказать. Перед тем как эскалатор унес меня на следующий этаж, я сверху взглянул на расстилающиеся груды вещей, среди которых фланировали беспечные женщины.
– Просто это настолько не про нас, – решил я.
– Про нас – русских? – уточнил Барон.
Я кивнул, и мы сошли с эскалатора и ступили в очередной сверкающий проход. На этом уровне цвета были более приглушенными, там и тут виднелась деревянная отделка, а множество женщин сменилось на единицы мужчин.
– Разумеется, – задумчиво проговорил Барон себе под ноги. – Как материальное может быть про нас, русских, так? Про нас – это Достоевский, Чайковский и затянутые пояса. Все мысли о смысле жизни и ни одной о ее качестве. Вот это про нас, правда?
Мне сразу захотелось возразить, но одновременно я понял, что Барон прав. Все эти бесчисленные шмотки казались мне не только бессмысленным излишеством, но и признаком праздной поверхностности. Но стоило мне об этом подумать, как я столь же быстро осознал ущербность подобного мышления. Более того, я испугался, потому что оно выдавало мою непригодность в качестве ученика Барона, который объяснял мне не раз, что один из главных навыков – это умение наслаждаться жизнью без угрызений совести.
– Ладно, ты не виноват в грехах многих поколений, – остановился Барон перед манекеном в голубом свитере поверх белой рубашки и бежевых брюках. – Над вкусом надо работать. Кропотливо и постоянно. Над вкусом в одежде, вкусом в еде, вкусом в культуре… И все это в совокупности приведет ко вкусу к жизни. Без которого невозможно что?
– Свобода, бесстрашие? – заметался я, боясь вновь не угодить.
– Это все методы для достижения цели, – откинул Барон волосы назад и важно поднял голову. – Свобода, бесстрашие, наслаждение… Все это позволяет нам вознестись над временем. О котором мы никогда не забываем, – погрозил он мне указательным пальцем.
Я сморщил лоб:
