ну как могут подойти ей чужие волосы – к ее лицу, к ее личности?
Женщина на некоторое время уходит и возвращается, неся несколько картонных коробок в форме шляпных картонок. Открыв первую, она достает из нее парик бронзово-рыжего оттенка. Синтетический, японский, поясняет она. Она энергично встряхивает его вниз волосами: парики иногда мнутся в коробках, надо вернуть ему естественную форму, говорит она. Сара неуверенно примеряет парик и не узнает себя под массой густых волос. Нет, это не она, что это за лохматый шар? Что за маскарад? Хорошее соотношение цены и качества, комментирует женщина, но это далеко не лучший наш товар. Из второй коробки она достает еще один парик, опять искусственный, но более высокого качества. Сара не знает, что и сказать, стоит задумчиво перед отражением в зеркале, которое опять явно не похоже на нее. Парик неплох, ей не в чем его упрекнуть, разве что в том, что он выглядит париком. Нет, это невозможно, лучше уж платок или шапка. Тогда женщина берется за третью коробку. Здесь – последняя модель из натуральных волос, поясняет она. Вещь редкая и дорогая, но некоторые женщины готовы платить дорого. Сара с удивлением рассматривает парик: волосы того же цвета, что у нее, длинные, шелковистые, очень мягкие на ощупь и густые. Это волосы из Индии, говорит женщина. Они проходят обработку в Италии, точнее, на Сицилии, их сначала обесцвечивают, затем красят, после чего в маленькой мастерской, волосок к волоску, закрепляют на тюлевой основе. Тут была использована техника плетения, это дольше, но гораздо прочнее, чем при имплантации крючком. Восемьдесят часов работы, около ста пятидесяти тысяч волосков. Исключительный товар. «Прекрасная работа», как говорят профессионалы, с гордостью добавляет женщина.
Она помогает Саре надеть парик: всегда спереди назад, сначала кажется, что это трудно, но быстро привыкаешь, говорит она, со временем даже не понадобится смотреть в зеркало. Она, конечно, может постричь его на свой вкус в любой парикмахерской. Уход простой, как за своими волосами: шампунь и вода. Сара поднимает голову и разглядывает себя в зеркале. Перед ней стоит новая женщина, похожая на нее, но в то же время совсем другая. Странное ощущение. Она узнает тем не менее свои черты, бледную кожу, глаза, темные круги под ними.
Это она, да, конечно, она. Она трогает пряди, укладывает их и так, и этак в попытке – нет, не подчинить, а скорее приручить их. Волосы не оказывают сопротивления, великодушно, покорно поддаются укрощению. Они медленно очерчивают овал ее лица, доверяясь новой хозяйке. Сара гладит их, ласкает, расчесывает, радуется их готовности к сотрудничеству, она почти благодарна им за это. Каким-то неуловимым образом эти чужие волосы становятся ее волосами, прекрасно сочетаясь с ее лицом, фигурой – всем обликом.
Сара вглядывается в свое отражение. Ей кажется, что эти волосы вернули ей то, что она утратила. Силу, достоинство, волю, все, что делает ее Сарой – сильной, гордой. И красивой. И вдруг она чувствует, что готова. Она оборачивается к женщине и просит ее побрить ее наголо. Она хочет сделать это здесь. Сейчас. Она начнет носить парик прямо с сегодняшнего дня. Ей не будет стыдно вернуться домой в таком виде. И потом, ей легче будет его надевать, когда под ним не будет волос, так проще. В любом случае рано или поздно это придется сделать, так пусть это произойдет здесь, сейчас, пока у нее есть на это силы.
Женщина кивает. Вооружившись бритвой, она опытной, мягкой рукой делает все, что надо.
Сара открывает глаза и на какое-то время застывает в удивлении. Свежевыбритая голова кажется меньше, чем раньше. Она похожа теперь на свою дочку, когда той был годик и у нее еще не отросли волосики. Младенец – вот на кого она стала похожа. Она пытается представить себе реакцию детей – вот уж кто удивится, увидев ее такой. Может, она и покажется им в этом новом виде, когда-нибудь. Позже.
А может, и нет.
Она водружает парик на свой гладкий череп – так, как ей показывала женщина, – и поправляет принадлежащие отныне ей волосы. Здесь, перед отражением в зеркале, она больше не сомневается: она будет жить. Она увидит, как вырастут ее дети, как они превратятся сначала в подростков, потом повзрослеют, сами станут родителями. Больше всего на свете ей хочется знать, какие у них будут вкусы, способности, таланты, кого они полюбят. Сопровождать их на жизненном пути, быть доброй, нежной, любящей мамой, которая всегда рядом, – вот чего ей хочется больше всего.
Она выйдет победительницей из этого сражения, возможно, израненной, но не сломленной. И какая разница, сколько месяцев, лет ей придется лечиться? Какое значение имеет время? С этого мгновения всю свою энергию, каждую минуту, каждую секунду она посвятит борьбе с болезнью – борьбе не на жизнь, а на смерть.
Никогда она не будет больше Сарой Коэн, той влиятельной, уверенной в себе женщиной, у многих вызывавшей восхищение. Она не будет больше непобедимой, не будет супергероем. Она станет сама собой, Сарой, женщиной, которой немало пришлось вынести в этой жизни, но она продолжает жить со своими шрамами, слабостями и ранами. И прятать их она больше не будет. Ее прежняя жизнь была сплошной ложью, новая будет настоящей.
Когда болезнь немного отпустит ее, она создаст собственную адвокатскую фирму – у нее осталось еще несколько клиентов, которые по-прежнему ей верят и пойдут за ней. Она возбудит процесс против «Джонсона и Локвуда». Она – отличный адвокат, один из лучших в городе. Она всем расскажет о дискриминации, которой подверглась на работе, – ради тысяч таких, как она, мужчин и женщин, заранее приговоренных к смерти своими коллегами и вынужденных таким образом выносить на своих плечах двойной груз. Вот за них она и будет сражаться. Это – лучшее, что она может сделать. Такая у нее будет война.
Она научится жить иначе, будет общаться с детьми, высвобождать дни для совместных праздников, ходить на школьные спектакли в конце учебного года. Она не пропустит больше ни одного дня рождения. Вместе с ними будет ездить на каникулы, летом – во Флориду, зимой – кататься на лыжах. Никто и никогда больше не отнимет у нее этого – мгновений общения с ними, которые тоже составляют ее жизнь. Не будет больше никакой стены, никакой лжи –
