в руках, я с деревяшкой для приготовления ponchа и абсолютно отмороженные лица Жоржа и Дженнаро.
Мигель начал первым:
– Офицер, вообще-то это закрытая вечеринка.
Можно было не продолжать… Я уткнулась лицом в плечо Дженнаро и давилась от смеха.
– Я хочу понять, что здесь происходит, – сквозь зубы процедил мадейрский полицейский.
– Офицер, это моя вина, – признался Дженнаро.
– Нет, офицер, это мояяяя вина, – продолжил Мигель.
– Нет, офицер, на самом деле… это яяяяяяя, – закончил Жорж.
Дурачиться, так дурачиться:
– Офицер, это моя вина. Я увидела лошадь и испугалась.
На этот раз не выдержали все: Мигель сквозь слезы сделал очередной глоток «Черчилля», Жорж закрыл лицо руками, Дженнаро без остановки смеялся, а я честными глазами смотрела на офицера, который поневоле переступил через порог нарастающего веселья.
– Я попрошу вас всех вернуться на официальную дорогу и пройти тест.
– А лошадь уже прошла? – Мигель не мог угомониться.
– Лошадь украли, – заявил офицер.
– Вот-вот, – прыснул Мигель. – На Мадейре преступления происходят, а вы к невинным людям придираетесь! Между прочим, это я ее попросил сесть за руль.
– Офицер, я могу все объяснить… наедине. – Мысль пришла в голову неожиданно, но очень вовремя. – Я могу объяснить. Пожалуйста, не заставляйте меня делать это публично.
Полицейский посмотрел на меня с долей недоверия, но все же отвел в сторону. Я прошептала ему на ухо ровно пять предложений. Он выкатил глаза и сказал: «Езжайте, не смею задерживать».
Мои друзья так и не поняли, что произошло. Я сказала полицейскому правду. У меня не было с собой жизненно важных таблеток, которые я принимаю по времени и ради которых мой женевский друг сдавал задним ходом по ночному тоннелю, дабы ускорить процесс.
Под утро Дженнаро подвез меня к «Frederico de Freitas» и на прощание произнес заветное «мадемуазель».
– Спасибо за все, – поблагодарила я.
– Откуда столько грусти? У вас есть мой номер. Но предполагаю, что я выйду на связь раньше, чем вы. Не забывайте о монетках.
Он ошибся.
Люциферчик и три нобелевских лауреата
Украдена из Музея Современного Искусства в Париже в мае 2010 года.
Я всегда условно делила свою жизнь на два периода: когда реальность радует больше, чем сны, и когда сны по всем параметрам превосходят реальность. В первом случае я с удовольствием просыпалась по утрам в предвкушении нового дня. Во втором – я могла оставаться в постели до трех-четырех часов пополудни, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Иногда поводом для счастья служит любимое дело, какой- либо человек или притаившийся за тучами солнечный луч, а иногда жизнь преподносит такие фатальные сюрпризы, что во избежание моральной катастрофы лучше отдаться на растерзание повелителю снов.
Это было то самое утро, когда потребность выспаться занимала почетное первое место в пирамиде Маслоу, но нейроны головного мозга выделяли убийственное количество эндорфинов. Я подорвалась с кровати за несколько часов до отвратительного звука будильника. Какое там спать… Кофе-машина издавала символичные звуки в то время, как я, занырнув с головой в огромнейший шкаф, перебирала яркие спортивные вещи. Это было то самое утро, когда мне не все равно. Не все равно, что надеть, в чем бежать и чем позавтракать. Я быстро натянула на себя огненно-оранжевый лифчик-топ, белую майку с разноцветными буквами и голубые адидасовские лосины с продольными молниями. Яркости. Мне хотелось яркости.
Кофе еще никогда не казался таким божественно вкусным. Обхватив руками колени, я сидела на балконе и задыхалась от жизни. Я воспроизводила каждую секунду минувших суток и никак не могла поверить, что мой еще совсем недавно рухнувший мир воскресили и оживили за считаные дни. Мысль о том, что я летела на Мадейру «страдать, забывать, отвыкать», лишь раззадорила постоянно возникающую улыбку на губах. Воспоминания об украденной лошади и шутках подвыпившего Мигеля подвергали меня очередным испытаниям: они вызывали смех и активное сердцебиение. Я доела остатки круассана и, расправившись с мякотью маракуйи, отправилась на традиционную пробежку.
Я бежала с такой впечатляющей легкостью, словно ночное гуляние обошло меня стороной: никакой тяжести, сонливости или дискомфорта. Местные жители и туристы провожали меня одобрительными взглядами, а какая-то пара старичков зааплодировала и даже произнесла «Bravo!». Другими словами, меня окутывала атмосфера душевности, открытости и бесконечной доброты.
Все шло по плану до тех пор, пока я не оказалась на крутом мозаичном спуске возле парка Санта-Катарина. Два мерсовских такси застыли на месте в
