– Скорее всего, второе, – засмеялась Джоана.
Покончив с чаем и десертом, мы еще немного поговорили на личные темы, и я убедила Джоану, что меня смело можно оставить одну. Я понимала, что ее работа не сводится только к тому, чтобы нянчиться с заплаканным посетителем, который, по существу, даже не был клиентом ее отеля.
Я бродила по просторным апартаментам и думала о том, что обстоятельства, при которых мы с Бернардом Шоу оказались в этих двух комнатах, имели очень даже общий знаменатель. Конечно, мою утрату нельзя было сравнить со смертью близкого друга, но потеря – всегда потеря.
«Интересно, вы писали в этой комнате или на террасе?»
Я разглядывала вплотную придвинутый к подножию кровати письменный стол. Такое расположение мебели являлось португальской нормой в XVIII–XIX веках, впрочем, как и большое количество развешенных на стенах картин. Одна из них особенно привлекла мое внимание, потому что слишком отличалась от всех остальных: на фоне замысловатого переплетения сложных кубических фигур четко просматривалась надпись «Cafe». Я не могла объяснить, что именно так меня зацепило, но от картины невозможно было оторвать глаз. Она манила, притягивала, звала, дразнила… То мне казалось, что я вижу девушку с длинными волосами, то какую-то птичью лапку, то еще что-то – каждый раз воображение дарило мне новые сюжеты и идеи. Свернувшись калачиком на расположенном напротив диване, я смотрела в одну и ту же точку, разгадывая ребус за ребусом, загадку за загадкой. Я могла часами гулять по парижскому Лувру и д’Орсэ, проводить огромное количество времени на музейном острове в Берлине, восхищаться темой одиночества Хоппера, болью Модильяни или обожаемыми мною работами Лотрека, но мое мнение о том или ином полотне всегда сводилось к двум примитивным параметрам: «чувствую – не чувствую». Так вот, это был тот самый случай, когда я чувствовала. Чувствовала до тех пор, пока меня не победил сон.
Я слышала, как тихо открылась дверь номера. Шаг, второй, третий, остановка. Он смотрел на меня так, как будто воровал во сне. Ресницы мои подрагивали. Я понимала, что не выдержу, сдамся и открою глаза. Дженнаро бесшумно приблизился к дивану и едва слышно спросил:
– Вы спите?
– По официальной версии – да.
– Мадемуазель, в вас проснулось чувство юмора. Я рад. Как вы?
Сменив горизонтальное положение на сидячий вариант, я с благодарностью посмотрела на своего друга:
– Спасибо, все отлично. Спасибо и вам, и Джоане. За вещи в том числе. Я отдам вам деньги.
– Давайте не будем загонять вас в долги еще больше. Вы и так должны мне баснословную сумму денег.
– Ладно, – улыбнулась я. – А можно вопрос?
– Давайте.
– Что это за картина с птичьей лапкой?
– Никогда не задавался этим вопросом. Картина себе и картина, как на стенах других отелей. Вам она нравится?
– Очень.
– Ну и хорошо. Скажите мне, а какие у вас планы на вечер?
– С моими зареванными глазами – никаких. Буду приводить их в норму. Сильно опухли?
– Признаюсь, что за время нашего непродолжительного знакомства мне доводилось видеть их в лучшем состоянии.
– Поверю вам на слово.
– Но это не значит, что вечер вы проведете дома. Я планировал познакомить вас с одним интересным человеком.
– С живым?
– Более чем. Сегодня она устраивает закрытую выставку для политиков и местных шишек.
– Это «она»?
– Да.
– И как ее зовут?
– Пусть это будет для вас сюрпризом, мадемуазель. Если вы не против, вас отвезет домой один из водителей отеля. Моя машина еще на мойке.
– Да, конечно… Спасибо. Большое спасибо.
Он забрал меня на нашем стандартном месте и бросил в мандариновую нишу двери очередную монетку.
«Игра снова началась, – мне почему-то вспомнились слова из французского фильма «Jeux d’enfants» Яна Самюэля. – Это было лучше, чем соло Хэндрикса, чем шаги Нила Армстронга по Луне, чем хоровод вокруг елки, чем состояние Билла Гейтса. Лучше, чем все трансы далай-ламы, чем все уколы тестостерона Шварценеггера и коллагеновые губы Памелы Андерсон. Лучше, чем вудсток и оргазмичейские рейвы. Лучше глюков Де Сада, Рембо, Моррисона и Кастанеды. Лучше, чем свобода. Лучше, чем жизнь!»
Когда мы оказались у входа в музей электричества, я вопросительно посмотрела на Дженнаро.
– Не переживайте. Я, конечно, взялся за ваше культурное образование на этом острове, но мы здесь не ради тока.
На рецепции нас поприветствовали две ухоженные дамы и со словами «Добро пожаловать!» указали на лестницу, ведущую на второй этаж. Там уже собралось небольшое количество изысканно одетых людей, блуждающих среди картин, сочетающих в себе комбинацию красок, ткани и прочих материалов.
