— А что ты натворил? — без тени сомнения в моей сентиментальности отреагировал хороший отец, знавший, с кем имеет дело.
— Я ничего, просто так спросил,?— изобразить научный интерес очевидно не удалось.
— Ты не волнуйся. Я, если что, про тебя напомню,?— после этой фразы я замолчал до самой палаты.
— Ну вот вы зачем ребенка в больницу притащили? — бабушка была достаточно бодра.
— Сам вызвался,?— порадовал папа.
— Спасибо, Сашуль, мне очень приятно. Как дела?
А вот мне не было очень приятно. Вновь стыд и самобичевание.
«Спроси, спроси ее про дни перед больницей»,?— шептал в ухо внутренний демон, державший в руках коньки, на которые я собирал деньги.
— Хорошо,?— выдавил я.
— Очень твоей памятью интересовался,?— огрел дубиной и меня и демона смеющийся отец. Я мгновенно вспыхнул.
— Моей памятью? — удивилась бабушка.
Я ненавидел себя, весь мир, деньги, коньки, копилки и особенно папу.
— Ага, вероятно рассчитывает, что ты о чем-нибудь забудешь. Уж слишком тревожный голос у него был, когда спрашивал,?— отец упивался моментом, не подозревая, насколько противоположными по сути были его подозрения.
— Слушай, а может, у меня и правда с памятью проблемы? Саня, напомни, что я должна забыть? Я не буду ругать, просто я грехов за тобой не помню последнее время.
Если бы я тогда знал, что такое сюрреализм, то точно бы охарактеризовал ситуацию этим словом.
— Ты ничего не должна забыть! Я просто так спросил, когда услышал про болезнь! Я же все изучаю! — я уже почти рыдал, но это была правда. Я практически жил внутри Большой Советской Энциклопедии, если вдруг узнавал о чем-то новом.
— Да ладно, успокойся ты, ну забыла, значит, забыла. Считай, что тебе повезло,?— с улыбкой на лице попыталась меня успокоить бабушка.
На этой фразе даже демон внутри меня начал смеяться. Я же был готов взорваться на месте: «Повезло?!»
— Я пошел в туалет,?— дрожащим голосом, полным обиды и разочарования, я прикрыл свой отход.
«Деньги — зло. Я тону во вранье. Я больше никогда, никогда…» — и далее целый список, заканчивающийся клятвой не давать в долг больше, чем готов потерять. Вот такие мысли крутились в моей голове все дорогу из больницы домой.
Вечером папа сдал мне мелочь, как это периодически происходило последний месяц, и спросил:
— Когда копилку-то разбиваешь?
Мне стало совсем нехорошо. В списке «никогда более» ложь находилась на первом месте, а рассказать отцу о судьбе накоплений в нынешних обстоятельствах означало бы катастрофу. Редко когда осознаешь полную безвыходность положения. Похолодевшими губами я пролепетал:
— Я ее уже разбил, так что мелочь больше не нужна. Спасибо.
— О как, и сколько насобирал? — не отвлекаясь от книжки, поинтересовался отец.
Его равнодушие так диссонировало с бурей внутри меня, что мне казалось, этот контраст осязаем и виден невооруженным взглядом, как парашют Штирлица в известном анекдоте.
— Двенадцать рублей,?— обреченность чувствовалась в каждом слове.
— Куда дел?
Я как раз в тот момент читал «Колодец и Маятник» Эдгара По. В рассказе инквизиция создала комнату, в которой сжимаются стены и загоняют жертву в бездонный колодец.
— В долг дал,?— выполз ответ.
«Господи, если он не спросит „кому“, я обещаю тебе… Все обещаю, что хочешь!!!» — пронеслось у меня в голове.
— Кому? — папа отвлекся от книги и посмотрел на меня с неподдельным любопытством.
Бога нет. Ок. Я опустил глаза, обмяк, усох и начал сознаваться.
— Баб…?— вдруг зазвонил телефон. Я рванул, как раб с плантации.
— Але!
— Саня, это бабушка, папа дома? И, кстати, не забудь у меня свои двенадцать рублей забрать, когда в следующий раз придешь.
— Да мне не горит,?— от щек можно было прикуривать в тот момент.?— Пап, тебя.
За время папиного разговора я стремительно почистил зубы, разделся, лег спать и, поняв, что не засну, учился изображать спящего. Папа так и не заглянул. Я вошел в роль и вырубился.
Через два дня я заехал к бабушке, забрал деньги, положил их в варежку, которую немедленно оставил в трамвае. Я не удивился и не расстроился. В графе «Уроки» стояло «Оплачено».
