Поймав себя на такой мысли, немедленно уткнулась в тарелку, а когда подняла глаза, Орман пристально смотрел на меня.
– У меня не бывает гостей.
– Не бывает? Совсем? Никогда?
Вот сейчас я искренне удивилась. Лина говорила, что Орман не любит публичность, но представить, что в таком огромном доме не бывает гостей, что здесь не проводятся приемы, не звучит смех, не мельтешат пестрые платья леди и строгие фраки джентльменов на балах, было странно. Но даже если представить, что это так, где же тогда он встречает деловых партнеров?
– Как я уже говорил, никогда – это слишком долго.
Снова подняла голову: иероглиф кроваво-красным впивался в бледное спокойствие потолка. Опасность, черта, граница…
Грань.
– Откуда во мне магия смерти, месье Орман? Мои родители самые обычные люди.
– Ты в этом так уверена, Шарлотта?
Что? Конечно же, я в этом уверена.
– Разумеется.
Орман неопределенно приподнял брови.
– На что вы намекаете? – холодно спросила я. – Женщина, которая меня вырастила, знала мою маму, мама работала у нее горничной. Мой отец был простым моряком.
– Почему твоя фамилия Руа?
– Потому что так звали мою маму. Жюстин Руа.
– Ты родилась в Вэлее? – уточнил он.
– Да. Какое это вообще имеет отношение к делу?
– Большое, Шарлотта. Очень большое.
– Я решительно не понимаю, к чему вы клоните, – отложила пахнущее мятой полотенце (которое здесь исполняло роль салфетки) и поднялась. – Если не возражаете, давайте продолжим.
– А я решительно не понимаю: неужели тебе совсем не интересно твое прошлое?
Орман выпрямился и оказался лицом к лицу со мной.
– Твои корни. Твоя магия.
– Сейчас мне гораздо интереснее побыстрее закончить. Насколько вам известно, месье Орман, в ближайшем будущем мне предстоит искать новую работу, и не уверена, что это получится быстро. Мне надо платить за жилье, и…
– Кормить мисс Дженни, – насмешливо произнес он.
– Не вижу в этом ничего смешного.
– Да, тут уже не до смеха. – Орман кивнул на дверь. – Ты хочешь и дальше быть гувернанткой?
– Вряд ли у меня это получится, – заметила я, когда мы вышли в коридор.
– Вот и замечательно. Это совершенно не твое.
– Неужели? – я почувствовала легкий укол раздражения. – А что, по-вашему, мое? Лежать обнаженной на простынях?!
Это прозвучало настолько двусмысленно, что у меня вспыхнули щеки. Незамедлительно ускорила шаг, искренне надеясь, что он оставит это замечание без комментариев. Потому что если не оставит, то… то я сама не знаю, что сделаю.
– Никогда ни перед кем не оправдывайся, Шарлотта, – неожиданно произнес он. – Что бы ни произошло. Ты имеешь право поступать так, как тебе вздумается, и жить так, как тебе того хочется.
– Вас послушать, так стыд и совесть – совершенно излишни.
– Стыд и совесть – всего лишь гордыня. Желание казаться хорошим. Чаще всего, в глазах окружающих, большинству из которых нет до тебя никакого дела. Не считая тех, кто привык осуждать всех подряд.
– Удивительно, что с таким отношением к людям вы решили меценатствовать, – заметила я.
– В этом нет ничего удивительного, – он усмехнулся. – В наш век калекам и сиротам готовы помогать все. Чего не скажешь о людях искусства.
– Цинично.
– Но это правда.
Я плотно сжала губы и решила, что до конца сеанса больше с ним не заговорю. Тем более что говорить не хотелось, особенно после его заявления. Вопрос только в том, которого из.
«Ты в этом так уверена, Шарлотта?»
Слова Ормана не шли у меня из головы.
