хотелось. Я выжидал. Не подходил к ней. Смотрел издалека, как спит. Мне нравилось на нее смотреть. Я мог зависнуть надолго. Уходил и становился под струи ледяной воды, чтобы успокоиться. Шлюх не хотелось. Больше ни разу. Ее хотел. Так хотел, что выл волком, в очередной раз самоудовлетворяясь и разрываясь на части от понимания, что она не говорит мне свое долбаное «да». И мне адски хочется его выдрать из нее насильно, чтоб кончала и орала мне “да”, сломанная и раздавленная весом моего тела.
Но было нечто иное, завораживающее и не дающее сломать... я ее узнавал. Мне нравилось изучать. С каждым днем все больше и больше. Ни к кому я не подходил настолько близко, как к ней. Я показывал ей столицу. Надя восторженно внимала каждому моему слову, спрашивала, заглядывала в витрины магазинов с сувенирами и по-детски радовалась, когда я их покупал. Не золото, не бриллианты, не шмотки, а сувениры.
«Мама будет в восторге... а Митя... да, ему понравится этот шар с куполами... А можно им отправить?
- Можно.
- Дааа? О, боже! Спасибоооо».
В один из таких «спасибо» она меня поцеловала. От восторга. Вот так просто сдавила мою шею своими тонкими руками и жадно прижалась губами к моим губам. Раскрасневшаяся с прохладными щеками и холодными пальцами. От нее пахло клубничным джемом, который она ела на завтрак, и молоком. От нее пахло несбыточным диким сексом и еще чем-то сумасшедшим. От фантазий, чтобы я сделал с этим джемом на ее теле, начинало потряхивать. У меня насчет нее их было столько, что, казалось, я ни о чем другом думать не могу.
Я на нее зверем голодным смотрел, а она кормила с ладошки бездомных собак, и я цепенел от ужаса, что те откусят ей руку, и ни хрена. Они терлись о ее пальцы, лизали ей ладони. Каждый раз плакала, когда я утягивал ее от них. А возле одной на колени стала и скормила свой сэндвич (да, бл*дь, я покупал ей хот-доги и кривился от отвращения, когда она их с аппетитом уплетала, пачкаясь кетчупом). Я на пса посмотрел - уши торчат, морда страшная, похож на смесь каких-то бойцовских пород. Он ей руки вылизывает, а потом встал и упал снова. Лапа перебита, что ли. Вся в крови, ободранная. Еле увел ее оттуда. Она гулять больше не захотела в тот день, а в машине плакала снова.
Чокнутая. С ней определенно было что-то не так. Я смотрел со стороны, засунув руки в карманы пальто, и не знал - смеяться или злиться. Антон и охрана тащились следом за нами тремя машинами. А эта сумасшедшая по парапету на носочках идет. Стараясь не свалиться. Совсем как ребенок. Потом вытрясла из меня всю мелочь каким-то бомжам у церкви. Я хмурился, но давал. Сам тенью следом за ней, и мне кажется, что я опять из темноты на свет вышел. Я теперь многое понимал о ней. Понимал, что любовь ее к брату не наигранная, искренняя. Слышал, как мать о ней переживает, как что-то ласковое говорит, и Надя улыбается. Мне почти не улыбалась, но я за каждую готов был миллион отвалить. Еще я хотел, чтоб она меня так же... пусть не так же, но хотя бы немножко. Какую-то десятую долю. Мне б хватило. Думал об этом и чувствовал себя жалким идиотом.
Марк ляпнул, что это любовь. Еще больший идиот, чем я. Мне это казалось чем-то черным и страшным, чем-то пока восторженно разрастающимся до чудовищных размеров, чтобы потом погрести меня под руинами вместе с ней. Я знал, что всему приходит конец, и особенно жестокий и кровавый конец у иллюзий, но я расслабился. Мне даже начало казаться, что ей со мной хорошо. Я каким-то образом видел это в ее глазах. Как-то уходил из кабинета, а она у двери за локоть удержала.
- Можно я здесь посижу? Книги почитаю или в твоем ноутбуке фильм посмотрю?
- Зачем в ноутбуке? Ты можешь его смотреть в домашнем кинотеатре.
- Мне так уютней. В твоем кабинете.
- Почему?
- Не знаю... мне там нравится.
И я не смог отказать, потому что она так на меня смотрела, как никогда раньше, и я привык доверять своим собственным ощущениям. Я забыл, что человек способен выдавать желаемое за действительное.
В тот вечер я повез ее на прием. Да, расслабился настолько, что мне захотелось вывести ее в свет. Забылся, что игрушки надо держать дома. Но в этот вечер меня на ней повернуло окончательно. Выключило контроль, когда она выбила на хрен весь мой цинизм только одним невинным вопросом.
- Ты скоро вернешься?
Спросила, когда спускался по лестнице, и я замер. Медленно повернулся к ней. Стоит на верхней ступеньке в одном из платьев, выбранном на ее вкус, от которого у меня кипели мозги, и в то же самое время именно это сводило с ума. Ее наивная безвкусица. Потому что даже в своем сарафане с немыслимыми карманами она выглядела до дикости соблазнительно, и я знал, что там под дешевеньким шелком на ней белые трусики без кружев. Надя заказала для себя ворох каких-то дурацких вещей через Интернет. При мне. Пока я работал, а она сидела в кресле с моим ноутбуком, в котором я открыл ей аккаунт с ограниченным доступом. За все это барахло я заплатил копейки. А солнечная малышка... вы бы видели эту радость, когда ее перетянутая скотчем коробка (как со свалки) прибыла с посыльным. У слуг вытянулись лица, а она... она чмокнула меня в щеку и утащила свои сокровища к себе в комнату. Потом я лицезрел всю эту «красоту» и сдерживался, чтоб не расхохотаться при ней, потому что, когда она все это примеряла у себя в комнате и вертелась перед зеркалом и заодно перед камерами, я то смеялся, то сатанел от похоти. Меня возбуждали даже ее трусики без кружев с какой-то дурацкой кошкой посередине. И сейчас мне хотелось переступить по три ступеньки вверх и утащить ее в спальню. Содрать эти трусы и зарыться лицом между ее ног и целовать уже другие губы, жадно сосать ее клитор, да так, чтоб кончила мне на язык, а потом взять ее... наконец-то взять. И я сам не понял, как сказал
