то, что я чувствую к ней, что-то бешеное и невменяемое.
Потом я брал ее прямо там у ограды, возле вольера, подняв под колени и вдавливая в плиты забора, вдалбливаясь в нее на бешеной скорости, выплескивая ярость за то, что напугала меня, за то, что вдруг испытал самый отчаянный ужас за всю свою жизнь.
Мне всегда казалось, что моя жизнь была полной... на самом деле я и не жил до нее. И я думал, что никогда не смогу ее отпустить и расстаться с ней.
Все, что я с ней вообще думал, было равно нулю. Потому что я осознал, что люблю ее. Наверное, примерно так же человек понимает, что он смертельно болен.
ГЛАВА 29
ГЛАВА 29
Я, как подарком, пользуюсь любовью.
Заслугами не куплена она.
И значит, добровольное условье
По прихоти нарушить ты вольна.
Уильям Шекспир
Это было сумасшествие. Каждый мой день превратился в ослепительно яркое сумасшествие. Нет, это не был рай, это не был ад, это было какое-то особенное место, принадлежавшее только нам обоим. Я не знала, что испытываю к нему, не знала, какое название имеет та метаморфоза, которая произошла со мной за эти дни. Я не знала, сколько их прошло этих дней или ночей, они все слились в вереницу похоти и марево страсти. Я не представляла, что способна на это. Способна сходить с ума от желания, чтобы он ко мне прикоснулся. Иногда Роман доводил меня до такого состояния, что я была готова опуститься на колени и умолять дотронуться до меня. Он изучал меня вместе со мной. Настолько глубоко и основательно, что каждый раз я поражалась тому, что этот дьявол творил с моим телом и как выворачивал мои мозги.
Он превращал в орудие сладких пыток все, к чему прикасался, в его руках эротично смотрелась даже расческа, потому что он мог вести ее зубьями по моей голой груди с возбужденными сосками, оставляя тонкие полосы и заставляя выгибаться от утонченного удовольствия прямо возле зеркала, глядя в его потемневшие глаза. Он обожал играть и испытывать грани моего терпения, доводить до исступления только словами, заставлять у него на глазах трогать себя и кончать под его бешеным взглядом. Доводить каждым словом, иметь ими так изощренно и профессионально, что иногда мне хватало всего лишь пары слов, чтобы взорваться. Он разбудил во мне ураган, о котором я даже не подозревала, и когда я уже сама набрасывалась на него, срывая одежду, впиваясь в его рот, он тихо смеялся и останавливал меня:
- Тшш, малышка, ты забыла, как говорила мне нет? Пришла моя очередь... Давай скажи мне, как ты меня ненавидишь за то, что я не даю тебе кончить. Покричишь для меня о своей ненависти?
Он выматывал меня физически, и я валилась с ног в самом прямом смысле этого слова. Засыпала прямо в столовой или у него в кабинете в кресле, и меня будили нежные прикосновения его языка. Я больше не жила в крыле прислуги, а они больше не смели поднять на меня взгляды. Но я точно знала - все они ждут, когда я впаду в немилость. Я так и читала на их лицах это вожделенное ожидание моего падения. Иногда мне казалось, что каждая из них мечтает поставить мне подножку.
- Они меня ненавидят. Я не хочу лишний раз видеть их лица... и не хочу, чтоб они смотрели на нас. Я могу и сама принести, - как-то сказала я Огинскому, когда он отругал меня за то, что я сама принесла с кухни нам ужин.
- Покажи мне - кто.
- Нет. Не надо. Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то уволили.
Он пожал плечами.
- Тогда чего ты хочешь?
