Даже крыса бросила меня …
Холодно, как же холодно.
Шепчу невидимому, тому настоящему, что спасёт всегда и вытащит из любой передряги:
– Согрей!
И, правда, чувствую его рядом. Большой. Надежный. Прижимает к себе. Рядом с ним спокойно.
Он не предаст.
– Спи, котёнок, – ласково говорит он, и голос кутает тёплым бархатом. Улыбаюсь, вожусь ещё немного, устраиваясь поудобнее и засыпаю.
Он будет сторожить мой сон и в обиду не даст.
Сниться мама. Она грустна и вымокла вся под дождём. Ничего не говорит, лишь качает головой.
Мамочка! Как же скучаю!
Тянусь к ней. А она всё дальше – уходит, растворяется в зеленоватом мареве. А потом ко мне склоняется богомол. Изучает и… откусывает голову.
Леденею.
Мне теперь нечем кричать…
– Встать! – окрик резкий, как удар плети.
Открываю глаза. Могу открыть, хорошо. Щупаю голову – цела.
– Встать, я сказал!
Суженный явился. Поди, ждёт поклонов и расшаркиваний. Только мне плевать. Он мой лимит вежливости исчерпал. В «Обители лилий» салигиярами пугали. Лилейные драконы. Они абсолютно чисты. Ни один грех не касается их. Говорят, преступившие закон заживо сгорают от одного их прикосновения.
Я пока жива, хотя он касался. Слухи, как обычно, преувеличены и лгут.
Продолжаю лежать, а он – в полосе света из-за решётчатого окна. Словно кто расчертил ему лицо в клетку. Так смешно! Это гадкое идеальное лицо.
Подходит ко мне. Вижу грубые ботинки. Судя по стуку, что они издают, подбиты железом.
Поступь справедливости.
А по мне – так пафос. Как и всё в нём.
Пребольно хватает за руку и волочёт на середину камеры.
– Не усугубляй!
Строгий, брови хмурит, но смотрит почему-то тоскливо.
Пытаюсь рассмеяться ему в лицо, выходит жалко.
– Я должен видеть твои глаза. Поняла? Смотри на меня, не моргай.
И стягивает перчатку, ту, под которой когтистая пылающая ладонь.
Шарахаюсь, но далеко убежать не успеваю. Хватает за полу ночной рубашки, тянет по полу. Сдираю колени и ноги, пытаясь уцепиться за плиты пола.
Думала, что хочу умереть, но инстинкты со мной не согласны.
Подтащив, грубо и зло встряхивает той рукой, которая не горит.
– Когда научишься слушать!
Чуть ли не рычит. Глаза полыхают. В резких чертах проступает звериное. И я понимаю: не человек.
…он касается лба своей рукой.
– На грех твой, грех четвёртый – Acedia, налагаю печать…
…дальше не слышу – глохну от собственного крика. Мне заживо жарят мозги. Кажется, даже слышу, как они лопаются и скворчат. Череп вот-вот взорвётся.
И тут, как на качелях, боль спускается вниз, кипятит кровь, мчит по организму…
Падаю, дёргаюсь… Захлёбываюсь кровавой пеной и рвотой…
Всё обрывается вмиг.
Тьмой.
Но перед тем, как упасть, снова вижу его глаза – не дракона теперь. В них снова отчаяние и тихая мольба: прости…
Но я… никогда…
…не про…
