Смерть всё-таки приходит за мной.
Белая-белая. С доброй улыбкой.
И пахнет клубникой.
***
Так легко!
Кажется, ещё чуть-чуть – оторвусь от земли и полечу.
Радостно, весело, энергия так и бурлит. Дайте мне мир, и я спасу его. Только никому, похоже, уже не нужно.
Потому что комната, в которой я сижу, белая. И кровать подо мной – белая. И одежда на мне тоже белая и чистая. И старик, сидящий напротив, – с длинной белой окладистой бородой.
Только клубника в корзинке на столе, покрытом белой скатертью, – алая и пахнет.
Старик подвигает лакомство мне и, тепло улыбнувшись, говорит:
– Ешь, юница, не стесняйся. Сам растил. Тебе взбодрится надо.
Кладу в рот ароматную ягоду, прикрываю глаза, наслаждаясь ароматом.
Я умерла? Или снова у Великого Охранителя, только он постарел и научился делать клубнику из зайцев?
Старик по-доброму усмехается. Глаза у него голубые с лукавинкой, и я чую, мысли мои прочёл, не постеснявшись:
– Не бойся, жива ты. А я – всего лишь скромный духовник рода Дьиюлли, отец Элефантий.
– Но разве этот… граф Уэнберри, инспектор-дракон, не убил меня своей огненной лапой?
Кидаю в рот ещё несколько ягод и встаю. Мои одежды, наверное, шёлковые, струятся и шуршат. Подхожу к окну, приподымаюсь на цыпочки, а там – унылый круглый двор и кирпичная стена. Ничего интересного.
Старик становится рядом:
– Мы – в Экориале. Здесь – вершится правосудие.
– Это тюрьма?
– Не совсем, – теперь он сам держит корзинку, и я вновь лакомлюсь. – А Бэзил не убил тебя, а спас.
– Ничего себе – спас! Чуть не умерла! И кровь на губах была, помню!
– Это – иллюзия. Он лишь запечатал грех в тебе. Грех не хотел уходить, тянул тебя за собой. Оттого и было больно. Примени Бэзил настоящую Печать греха – мы с тобой не разговаривали.
Мотаю головой.
– По-вашему, чуть ли не благодетелем выходит. Так дойдёт, что я и пожалеть его должна. Только я не собираюсь жалеть.
Отец Элефантий вздыхает.
– Можешь не жалеть, право твоё. Только он ради тебя столько запретов нарушил.
– Да ну! И каких же? Насколько я поняла, запечатывать грех – прямая обязанность салигияров.
Возвращаюсь назад на кровать. Она мягко проседает подо мной. Как приятно, после холодной сырой подстилки из соломы.
– Обязанность, когда дознание проведено и вина доказана.
Старик садится рядом, смотрит так, будто хочет добраться до самых потаённых уголков души. Но я не пущу.
– Обычно случается это с теми, чей грех лёгок и впал человек в него несознательно. Напал грех на селение – и всё селение грешно, но и невинно в тоже время. Ты же приняла грех сознательно, есть подозрение, что призвала его. И всей душой в тот грех погрузилась. А это уже – задача экзекуторов. Они не церемонятся.
– То есть, им было бы всё равно, что мне сам Великий Охранитель поручение дал?
Отец Элефантий качает головой, а сквозь окно – вижу облако. Оно садится на голову старца пушистой шапкой.
– Экзекуторам никто не указ, они – порождение спящих. Для них нет сословий, избранности. Есть только грешники, и карают они безжалостно. Ты бы не выжила.
– А теперь? – чувствую, как сердце колотится в горле. Не хочу больше в тюрьму и на допросы!
– Теперь – тебя ждёт только гражданская казнь. Вызовут в зал, полный разряженных аристократов, проведут nudatio.
Слово понимаю без перевода, кто такие нудисты – знаю. И внутри всё падает: публично разденут! Стыд-то какой!
– А без этого обойтись нельзя? Бэзил мог бы постараться и хоть что-то хорошее сделать!
Бесполезный! Только и умеет доказывать «кто в доме хозяин» слабой девушке! Противно даже числиться невестой такого типа.
– Поверь, юница, – голос старца тускнеет, словно внутри прикрутили фитилёк лампы, – он и так сделал всё, что смог. Проник к тебе в камеру, скрыв свою сущность. Небось, обнимал и утешал, а?
Подскакиваю, потому что память услужливо подкидывает и крепкие объятия и нежный шёпот: «Спи, котёнок». И после этого – причинить такую боль?!
