А мне отсюда слишком хорошо заметны мертвенная бледность, капли пота на виске, круги под глазами.
И внутри скребёт тоненько и противно. Должно быть, проснулась вина.
– Итак, – говорит судья, – вы оба нарушили общественное спокойствие. Следует вынести вам приговор и наказать. Судья должен выслушать все версии. И я готов. Весь Эскориал на ушах. Королева-Регент ждёт отчёт. Начнём с вас, миледи.
Глотаю колючий комок. Стискиваю руки перед собой. И судорожно соображаю, с чего бы начать.
Надо рассказать о каждой, вызвать симпатию к ним. Лэсси, Тинка, Зоя, Кэлл. Так и стоят перед глазами.
Лэсси похожа на солнечного зайчика, её легко представить в нарядном платье и белом передничке бегущей по цветущему лугу. А рядом с ней – котёнка, ухоженного, рыжего, с голубым бантом.
Тинка отстранённая. Больше сама по себе. Ершистая. Но ей бы очень пошла улыбка и леденец. На палочке, красный сахарный петушок.
Зоя, малютка Зоя, что так трогательно трёт кулачком глаза. Ей срочно нужна кукла, тряпичная, с болтающимися ножками-верёвочками, пижама с пандами и пушистые тапочки. А ещё её надо на руки и баюкать. Представляю, как будет хохотать.
Кэлл, почти взрослая, раненная в душу, со старыми глазами на юном лице, тонкая до прозрачности. Ей бы сидеть на подоконнике, слушать дождь и музыку, обнимая полупрозрачными пальчиками пузатую кружку с кофе.
Тюрьма сдружила их. Старшие шефствуют над младшими, учатся любить и заботиться. В «Обители лилий» было не до того. Так куда больше ценилась близость к приспешницам тётушки, это могло принести преференции.
Не смотрю по сторонам, утыкаюсь взглядом в столешницу, исследую прожилки на дереве. Умиротворяет и позволяет говорить более-менее спокойно. Хотя, конечно, всё равно срываюсь немного, голос звенит, щёки горят и пересыхает во рту.
Верховный судья Эйден наливает воды в длинный стакан и ставит рядом. Считал, значит, все картинки. Что ж, тем мне проще. Благодарю, пытаюсь улыбнуться, завожу за ухо упрямый локон. Отхлёбываю, становится получше и тогда говорю:
– Им не место здесь. Они ещё дети. Не успели наделать глупостей.
Эйден потирает подбородок, задумчив и, кажется, погрустнел.
– Миледи, скажите, что висит в главной зале Эскориала?
Пытаюсь припомнить. Ах да, тот день, когда меня вели на допрос. Иероним Босх, его картина с постапокалиптическим цветком семи смертных грехов.
И ещё те слова Данте, из которых следует, что мы грешны уже потому, что родились.
Не знаю, говорю ли вслух, или просто громко думаю, но судья отвечает именно на это:
– Вот видите, миледи, греховность присуща человеку при рождении. А вы говорите: они ещё дети! Они невинны! Вы даже представить не можете, какие изощрённые формы принимает грех, чтобы выжить. Но в одном вы всё-таки правы: лишь свет, добро и любовь способны противостоять греху, а их в темнице не взрастить. Мы отпустим девочек. Но вас, моя леди, всё равно придётся наказать за нарушение общественного порядка, третьего интердикта и впадение во грех гнева.
Надо бы испугаться, а я трудом удерживаюсь от того, чтобы не броситься ему на шею и не расцеловать. Но улыбаюсь уж точно во весь рот и не могу перестать.
Однако Эйден тут же забывает обо мне и переключается на Бэзила, который сидел, чуть развалившись, и со скучающим видом слушал мой рассказ.
– Старший инспектор, скажите мне, в чём суть салигияра и каков его долг?
Вот и послушаю, может, и на мои невысказанные вопросы ответит.
– Суть салигияра – любовь, – чеканит Бэзил. Собранный, задумчивый, как на экзамене. – Долг его – хранить мир от грехов и пороков.
– Разве вынимая огненную плеть, вы руководствовались любовь?
– Нет, ваша честь. Не сдержался и позволил ярости взять верх.
–…и едва не покалечил свою подопечную и невесту, – заканчивает судья. – Да и Эскориал бы пострадал. Пожалуй, стоит наложить на вашу плеть ограничения. Как раньше на дракона.
Бэзил лишь склоняет голову в почтительном полупоклоне.
– Что значит «ограничение на дракона»? – пугаюсь я, потому что перед глазами – битва с грехом уныния. Не будь у Бэзила и остальных силы дракона – кисли бы уже все в крепком настое зелёной тоски.
– Сейчас господину старшему инспектору оставлено только сорок процентов его возможностей. Крылья материализовать может, в дракона превращаться – пока, увы, не способен.
Нет! Это слишком жестоко и глупо. Всё равно, что в разгар боя отключить электронику на приборах. Но ведь это я виновата… Из-за меня…
– Не нужно больше ограничений, ваша честь, – бормочу, и сейчас, наверное, красная, как помидор, от стыда; взаправду сгораю, – пожалуйста.
– Вы полагаете, столько натворившая двоедушица, дочь отщепенца и отступника может о чём-то просить Верховный суд?
