Падаю, гулко больно ударяюсь коленями о плитку пола. Слышу сверху:
– Неуклюжая!
Насмешливо, но не зло.
Поднимаю глаза, а надо мной склоняется… Бэзил и не Бэзил одновременно, словно его резкие черты кто-то отшлифовал, смягчил. К тому же – гораздо моложе и улыбается. А ещё выше – над ним и мною – стрельчатый свод здания.
Юноша протягивает мне руку и помогает встать:
– Не нужно торопиться в следующий раз, хорошо? – наставительно произносит он.
Киваю, отряхиваю фартук. Осматриваюсь. Деревянные скамьи, треснувший циферблат над входом, билетные кассы. Вокзал! Но пыль, паутинные занавеси, облезлая штукатурка и запах гнили – признаки того, что поезда отсюда не уходят уже давно.
– Видишь, нашла, а говорила: не смогу, не смогу. Всё можешь, если хочешь.
Только хмыкаю:
– Порой, обстоятельства сильнее нас.
– Пыф, – говорит он и засовывает руки в карманы, – эта отговорка лодырей и трусов.
– Тебе легко рассуждать, потому что не приходилось обводить вокруг пальца Агнесс и тётушку, чтобы вырваться.
– Ну я тоже удираю – от наставника, от брата, когда он дома появляется. Брат у меня – инспектор-дракон! Так что тоже рискую ради тебя!
– Ладно, Стивен, ты молодец! А я и правда бываю нытичкой! – умилостивленная, добрею. – Веди, показывай.
И Стивен манит меня за собой.
Мы проходим зал, с трудом открываем тяжёлую дверь и выходим наружу, на платформу.
– Тут только один путь, – говорю я.
– Да, – соглашается Стивен, – потому что тут проходил только один-единственный поезд.
– Но зачем для одного поезда строить целый вокзал?
– Для ожидающих. А их ого-го сколько было.
– А билетные кассы?
– Некоторые сдавали свои билеты, и их потом перераспределяли…
– И что, водились идиоты, которые отказывались от билета на поезд счастья?
– Ага, – он задирает голову, смотрит вверх. Небо у нас в Болотной Пустоши всегда одинаково серое.
– Но почему?
– Поезд уходил прямо в горизонт, а там – вставало и садилось солнце. Вот едешь ты на поезде в такую картину и жуть пробирает: сейчас рухнешь в этот пожар и сгоришь! Барыги этим пользовались. И под таким предлогом скупали билеты на «Харон».
– А ведь и правда, – испугано говорю я.
Рельсы тянутся до самого горизонта, а когда закат или рассвет – пламя разливается по всей линии, где небо касается земли.
Он смеётся – светло и добро:
– Ну и дурёха же ты, Айринн! Это просто оптическая иллюзия.
Я дуюсь, тогда он сгребает меня в охапку и прижимает к себе. Утыкаюсь в его жилет, пахнущий приятно, пряно и терпко, сжимаю красивую ткань и бормочу:
– Забери меня! Увези!
Он наклоняется, целует в макушку и уходит…
Тает…
Тяну руку.
За ним, к нему.
И падаю вновь.
Чтобы проснуться.
Сижу на полу, в пене нижних юбок, растерянная и растрёпанная, и девочки смеются, глядя на меня. И даже госпожа Веллингтон, всегда такая чопорная, фыркает в надушенный платок.
Только мне невесело, в душе воет северный ветер потери.
