Астра-2
Обжигающая боль, почти на грани того, что вообще можно терпеть. За последние десять лет я успел забыть, что может быть так больно. Каждый вздох вызывает новый всплеск боли в груди. Я не осмеливаюсь пошевелиться: опыт подсказывает, что от любого движения боль только усилится. Почему мне не дали достаточную дозу обезболящего, медикологи этого центра что, не знают, что для телекинетиков применяется другая шкала и разрешено увеличивать дозу? Или просто не успели ещё? Где я? Что случилось? Я ничего не помню… только вспышку света. Я ничего не слышу. Если сам не телепат, не поймешь как это пугает: не слышать чужих мыслей. Как будто оглохнуть.
О, конечно… Это ноль-зона. Которая находится в помещении для того, чтобы защитить эмпатов, которые здесь работают. Иначе они «сгорают» на работе всего за несколько месяцев. Эмпатом быть даже хуже, чем телекинетиком. Хотя они сами так не считают. Эмпаты чувствуют то, что чувствуют другие люди. Боль. Страх. Отчаяние. Ненависть. Если вблизи есть работающая ноль-зона, это означает, что я нахожусь в какой-то больнице. Или медицинская станция. Толко почему я здесь? Это MС-16 на Европе? Или MС-19 на Титане в Системе Сатурна? Нет. Здесь без сомнения искусственная гравитация. Перепутать невозможно. Можно также полностью исключить медицинскую станцию МС-1 на Луне и MС-164 на Плутоне. Тогда не так уж много альтернатив: я нахожусь в медицинском блоке на каком-нибудь достаточно большом корабле или на станции Коммандоркапитанов. Или это одна из четырёх антропогенных медицинских станций — саттелитов: Астра-1– 2-3-4. Нет! Я не хочу гадать, где меня решили запереть на этот раз. Как же надоело быть подопытным кроликом! Особенно, если человеком меня опять считать не будут, условно понизив (или повысив) мой статус до «инопланетного монстра»!
Догадаться, где я нахожусь было бы проще, если бы я сумел разлепить веки и открыть глаза. Или прочесть мысли кого-то, кто знает, где я нахожусь. Но если я хочу считать информацию с кого-то, когда работает ноль-зона, то этот человек должен взять меня за руку или как-то по-другому прикоснуться. Прикосновение даст мне необходимую информацию. Рано или поздно они всё равно должны будут переместить меня или в операционную, или в палату. А кроме этого… если я правильно догадался, и я нахожусь в больнице или на одной из медицинских станций, то рано или поздно медикологи все равно начнут медицинские манипуляции. Это означает прикосновение. И информацию. Только думать мне об этом не хочется. Но память заботливо подкидавет воспоминания из прошлого. Те, кто работает в операционной могут быть в медицинских перчатках. Когда кто-то из медикологов делает уколы, например. Я чувствую, что паника лишь усиливается, чем дольше я думаю о том, что мне предстоит.
Насколько это может быть больно поймёт только тот, кто сам пережил нечто подобное. Если обычный человек умножит самую сильную пережитую им боль в сотни миллиардов раз, то приблизится к тому, что является нормой для телекинетика Ф-класса, шестого уровня. Тем у кого А-класс, первый, в случае болезни или ранения значительно больнее. Моя квалификация — шведская. У русских, американцев, японцев и китайцев — свои шкалы. Сэму вообще две шкалы влепили, в четырндцать все обязанны пройти тест, а он — полукровка, тест пришлось дважды проходить. Если бы обычные люди знали… тогда может быть, не возникало бы вопросов почему медиколог или медсестра получают от телекинетика сердитый ответ на вопрос: ” Насколько тебе больно по шкале от ноля до десяти, где «десять» худшая возможная боль, а ноль — совсем ничего не болит?”. Они не понимают, что для телекинетика моего уровня почти никогда нет «люкса», называемого ”полное отсутствие боли”. И ”десять” совершенно точно не может описать ”худшую возможную боль”. И, к сожалению, к боли не привыкаешь. По-крайней мере мне привыкнуть не удалось. Если бы кто-то из медиков мог проявить эмпатию… Тогда, может быть, мне не пришлось бы постоянно слышать мысли медицинского персонала типа: ”Нестабильный телекинетик… что еще от него можно было ожидать…” Но, возможно, на инопланетных монстров их эмпатия не распространяется? Не знаю… Так как помимо проклятия быть телекинетиком, меня ещё угораздило родиться телепатом, мне приходится слышишь всё: то, что хочешь услышать, и то, что не хочешь слышать ни при каких обстоятельствах. Это может вызывать неловкость. Это может быть забавно и даже смешно. Это может быть здорово. Это может быть опасно. Но в большинстве случаев это лишь заставляет носителя гена телепатии страдать. Друзья? Забудь об этом! Ты — отщепенец, чудовище и отвратительный монстр, вызывающий страх. С того момента, как ты получил стигму телепата и телекинетика А-класса. И я успел стать социопатом почти на девяносто пять процентов и получить стигму нестабильного телекинетика. Пока Ольга и Сэм не приняли меня, как равного, посчитав что все мои отличия от нормальных людей скорее милое, неопасное отклонение, а не отталкивающее, шокирующее, отвратительное, жуткое уродство. До них у меня друзей среди ровесников почти не было. Были лишь среди взрослых. Но Ольга — русская, а Сэм — наполовину русский. Может, у них так принято, монстров всяких социализировать?
Кто-то пытается переместить меня на операционный стол. Они это говорят мне. К сожалению, это единственное, что они сказали. Ни единого слова о том, где я нахожусь и что случилось. Я думал, что больнее быть уже просто не может. И ошибался. Те несколько секунд эти два индивида касаются меня я успеваю прочитать то, о чём они думают.
— Какой красивый мальчишка. Я не знала, что среди Коммандоркапитанов есть такие молоденькие. Совершенно точно, младше двадцати лет. Жаль мальчугана. Вот всегда думала, что среди Коммандоркапитанов первого и второго рангов лишь пятидесятилетние. А этот — почти ребёнок. Если он выживет, ничего хорошего его не ждёт. Лихорадка Леднёва — это ад.
— Парень потерял много крови, и ранение плохое, и высок риск стремительного распространения инфекции. Плохо. Не очень уверен, что удастся его вытащить, но попытаться всё равно стоит.