- Софья Федоровна! - крикнул он плаксиво. - Я не могу на первой парте сидеть. Я близорукий!
Новая учительница засмеялась.
- Я не Софья Федоровна, а Екатерина Ивановна. А если ты близорукий, так тебе и полагается сидеть поближе к доске. Вот дальнозоркие - те могут сидеть и подальше.
Киссель запыхтел и недовольный уселся на место.
А Екатерина Ивановна раскрыла журнал и стала вызывать ребят по фамилиям. Вызовет, спросит что- нибудь и посадит на место.
Всех успела вызвать. А когда дошла до последнего - до Шурука, - зазвенел звонок.
Сначала прозвенел внизу - еле слышно. Потом звон поднялся выше, прокатился по всему верхнему коридору и вдруг загремел у самых дверей класса.
В коридоре затопали ногами.
- Ну вот, - сказала Екатерина Ивановна. - С завтрашнего дня мы начнем учиться. А пока складывайте книжки и бегите домой.
Ребята, поглядывая сбоку на новую учительницу, стали выходить из класса. А учительница не спеша открыла форточку, а потом заглянула в классный шкаф, где глобус и оскалившийся суслик на подставке. И только когда последний из ребят вышел в коридор, она взяла со стола коричневый портфель и пошла в учительскую.
- Киссель, а Киссель, - сказал Соколов, когда ребята выбежали на улицу. - Ты что - близорукий или дальнозоркий?
- А ну ее! - сказал Киссель. - Сама-то она уж больно дальнозоркая!
V
Дом, где живет Миронов, стоит на высоких буграх, недалеко от спуска к реке. Из-за некрашеного забора выглядывает его крутая крыша, в два ската, покрытая дранкой, как чешуей.
Доски забора сколочены плотно. А калитка всегда заперта. Каждый раз, возвращаясь из школы, Миронов бросает сумку на землю и лезет на забор, чтобы дотянуться до железного крючка с той стороны.
Вот и сегодня Миронов перевесился через забор, откинул крючок и вошел в калитку.
Двора у Мироновых нет - дом стоит посреди огорода. До самых окон все грядки, грядки, и на них - сухие торчки. Это мать Миронова тяжелой лопатой разрыла весь двор под огород. Только и осталась от двора узкая дорожка к сараям.
Каждую весну перекапывает она так всю землю от забора до забора. А летом, когда на грядках вырастает пышная зелень, мать выкатывает из сарая сорокаведерную бочку на солнцепек. Эту бочку она с утра заливает водой, чтобы к вечеру вода нагрелась для поливки грядок. Воду Мироновы берут с той стороны улицы, с андреевского двора. Мать сама носит.
Большая, плечистая, переходит она улицу медленным, ровным шагом, сгибая под коромыслом голову, как бык под ярмом.
Вся Гражданская удивляется, какая у Миронова мать сильная.
Миронов поднимается по ступенькам крыльца, шарит в темных сенях и открывает дверь на кухню.
На кухне топится плита. Пол только что вымыт - еще сырой. Парно, жарко.
Мать Миронова и Горчица сидят за столом. На столе кастрюля с горячими щами, сковородка жареного картофеля, молочная каша.
- Пришел? - спрашивает Горчица.
Миронов кидает шапку, сбрасывает жар-жакет - и скорей руки мыть. Плеснул в таз воды из полного ведра, засучил рукава.
- Когда умываться, так полный таз наливаешь, - говорит мать, - а хоть бы раз собрался воды принести. У Соколовых ребята маленькие, а носят.
- Принесу, - бурчит Миронов, - дайте поесть сначала.
Жестким полотенцем вытирает он руки и садится к столу.
Мать наклонилась к тарелке, быстро хлебает щи, ложку за ложкой.
А Горчица ест нехотя, подносит ко рту собственную серебряную ложку и дует.
- Вот вырастили каланчу этакую, - говорит она, поглядывая на Миронова, - а никакой от него радости, одно беспокойство.
Голос у тетки Миронова густой, низкий, как у мужчины. Прозвали ее на Гражданской улице Горчицей, и крепко пристало к ней это прозвание. Миронов хоть и называет ее в глаза тетя Саша, а сам про себя всегда думает: Горчица.
Кончили есть щи. Принялись за второе.
Мать раскладывает по тарелкам картошку и спрашивает:
- В школе был или по улицам гонял?
- В школе, - отвечает Миронов. - У нас там новая учительница.
- Как? А Софья Федоровна где?
- Верно, уволили, - отзывается басом Горчица.
- Она старинная учительница, - говорит мать, - она еще в прогимназии учила.
- Ну вот, за то и уволили. И уж, конечно, какую-нибудь комсомолку взяли, - гудит Горчица.
- Раньше из одной школы уволили, - говорит мать, - а вот теперь из другой. И куда она, несчастная, денется!
- И жить не дают, и не умерщвляют, - басит Горчица.
Мать покачала головой.
- По правде сказать, не очень-то она годится в учительницы. В голове у нее что-то повредилось.
- От тяжелой жизни, не перенесла революции, - бухает Горчица.
И все умолкают до конца обеда.
Как только встали из-за стола. Миронов схватил пустое ведро и как был, без шапки и без жакета, выбежал за ворота.
На улице он остановился на минутку, вдохнул полной грудью прохладный и свежий воздух и побежал с бугров вниз, на андреевский двор.
Это широкий мощеный двор. Дом в два этажа - выше его нет на всей Гражданской улице. Со всех сторон облеплен он разной высоты пристройками и крылечками, весь набит жильцами. И никак не запомнить, у кого какое крылечко, кто в какую дверь входит и выходит.
Перед самым большим крыльцом врыта в землю железная колонка с ручкой и краном. Если раскачать ручку как следует, из крана потечет вода.
По двору носятся андреевские ребята - катают обручи, обстреливают из рогаток крыши сараев. Маня Карасева стоит у колодца. Ватное пальтишко ее застегнуто на все пуговицы. Голова повязана белым пуховым платком.
Стоит она у колодца - и ни с места. Насупившись, глядит на ребят. Видно, никак не придумает, что ей делать.
А в игру ребята ее не берут, матери ее боятся.
Миронов поставил ведро под кран и начал качать ручку. Туго поддается ручка. В трубе что-то пищит, посапывает, а вода не идет.
Наконец забулькало внутри колодца, и в ведре зазвенела тоненькая струйка воды.
- Ты зачем к нашему колодцу пришел? - крикнула вдруг Маня Карасева.
Миронов ничего ей не ответил. Некогда ему было отвечать.
- К нашему колодцу мы скоро замок привесим, - опять говорит Маня Карасева.
- Не имеете права вешать. Колодец не ваш, а общий, - крикнул Миронов.
