лейтенант и взволнованно обращается к разъяренному капитану:
— Послушайте, что за спектакль? Надо же доложить начальству. Надо подумать о раненых. Что вы уперлись?
— Молчать! Я приказываю замолчать!
Широко расставив ноги, Сахно серой неподвижной глыбой стоит в дверях. Пистолет его направлен в хату. Из раскрытой двери вовсю валит морозная стужа.
— Ему лишь бы молчать! — зло бросает кто-то.
И в хате действительно умолкают. Кто знает, чего можно ждать от этого человека.
Сахно стоит так довольно долго, и мы все молчим. Только обожженный летчик сильнее, чем прежде, стонет под окном. Юрка стихает, но в груди у него что-то часто и мелко булькает. Я не могу сообразить, что делать с ним, если опять, как и утром, придется удирать из села. Не лучше ли уж сразу застрелить его и себя?.. Автоматные очереди за околицей то притихают, то снова густо рассыпаются в ночной тишине.
Но вот на улице слышится гомон. За окном — чьи-то торопливые шаги, там группа людей. Не за нами ли? Скрипит крыльцо, и луч фонарика упирается в фигуру Сахно.
— Тут кто?
— Тут раненые, — со злым недовольством отвечает Сахно. Однако с порога не сходит.
— А вы кто? Что вы тут делаете? — осветив пистолет в руке капитана, строго спрашивает командир.
— Я пресекаю панику! — все тем же тоном говорит Сахно.
— Панику?
— Так точно. Панику.
— Какую там панику! — рассудительно вставляет кто-то из темноты. — Нас в госпиталь надо. Тут тяжелораненые есть.
Неизвестный командир поворачивается к людям. Его сильный фонарик обегает сидящие и лежащие фигуры людей и останавливается. Повсюду — шинели, полушубки, бинты и ожидающие, настороженные лица.
— Я не уполномочен насчет эвакуации, — твердым голосом объявляет опоясанный ремнями человек. — Село обходят немцы. Полковник Гордеев приказал: всех в строй. Кто может — прошу за мной! Немедленно!
— Это другое дело, — после короткой паузы отзывается голос в углу.
— По-людски. А то пистолетом грозит…
— А ну выходи, кто может!
— Известно, выходи. А то всем крышка.
Из угла вскоре выбираются двое. Встает кто-то от порога. Вздохнув, нелегко поднимается лейтенант из редакции. Я не знаю, как быть. Неловко отставать от других и не хочется бросать Юрку. Чувствую, что без меня он погибнет. И проклятая нога опять остро разболелась на ночь.
— Стой! — будто спохватившись, кричит Сахно. — Майор, остановите людей. Тут непроверенный элемент.
Майор, который уже хотел было уйти, останавливается и коротко сверкает на Сахно фонариком.
— Какой элемент?
— Антинастроенный элемент. Тут разговоры…
— Да бросьте вы, капитан! Какие разговоры…
Майор выключает фонарик и исчезает на крыльце. За ним выходят четверо бойцов. Сахно несколько секунд удивленно стоит у двери, потом бросается за ними вдогон.
— Майор, вы будете отвечать! Я доложу полковнику Косову! — доносится уже снаружи.
Кто-то в хате снова ругается.
Лейтенант у стены не спеша готовится выйти. Сначала он тщательно отворачивает уши своей шапки. Потом достает из кармана трехпалые рукавицы и натягивает их на руки. Все его движения неестественно замедленны. Я вижу все и понимаю, как не хочется ему идти туда, откуда неизвестно еще, суждено ли будет вернуться. У его ног покорно сидит, ожидая чего-то, немец. Я в растерянности — что делать? Лейтенант бросает взгляд на меня, потом — на Юрку. И я думаю: если только он скажет «пойдем!» — я встану. Но он аккуратно заправляет рукавицы и коротко улыбается в полумраке:
— Ну, счастливо оставаться. Желаю как-нибудь выбраться отсюда.
— До свидания! — говорю я, растроганный. Не знаю почему, но в душе моей незаметно созрело неосознанное еще расположение к этому человеку. И теперь, когда он уходит туда, мне оставаться здесь более чем неловко. Наверно, чтобы смягчить эту неловкость, я предлагаю: — Возьмите мой карабин.
— Нет, спасибо. У меня пистолет, — трогает он кирзовую кобуру на ремне. — Впрочем, все равно. Там танки.
Затем, переступив через мою ногу, выходит в раскрытую дверь на залитый лунным светом двор. Я же остаюсь, мучительно раздумывая над невеселым смыслом его последних слов. В хате становится тоскливо и пусто.
