Книги мать принесла. После того как в восемь лет маленький Димка спросил, почему у него нет отца. Нет, в принципе, удивительного в этом ничего не было. На «Заимке» хорошо, если в одной семье из десяти отец был. После окончания Войны стрельба не прекращалась ни на день, слегка замирая только зимой, когда от звенящего мороза лопались стволы деревьев, и дыбом вставал покореженный асфальт дорог…
А накрепко зацепившиеся за склады Н-ской мотострелковой дивизии «шмели» полковника Пчелинцева, слишком у многих вызывали вполне понятную ненависть. И желание до этих складов добраться.
Мужчины, как им и положено, всегда шли в бой первыми. И первыми погибали.
«Ушел. Потому что себя любил больше нас», – только и сказала мать. А когда малыш в сердцах проклял ушедшего отца, схватилась за ремень. Хороший такой, офицерский. Настоящей кожи, с литой пряжкой, из мобзапасов. «Если не понимаешь, лучше молчать! А ты не понимаешь». Но это она сказала потом, когда исхлестанная ремнем Димкина задница слегка зажила. И он снова смог ходить.
Тогда мать положила на стол кусок вяленой оленины, буханку хлеба, открыла банку тушенки и ушла. Куда не сказала. Надолго. Целых четыре дня ее не было.
Когда вернулась, поставила перед Чаушем большой плотно набитый рюкзак.
– Отец просил тебе передать, когда начнешь взрослеть. А ты уже взрослый, если умеешь ненавидеть своих.
И расплакалась, неумело пытаясь спрятать слезы. Первый раз за все время, сколько Дмитрий себя помнил.
В рюкзаке, поверх всего, лежал берет. Когда-то зеленый, но уже выгоревший почти до серости. Еще – всякие непонятные железки и свертки. И книги. Много. Не обычный хлам, про всякую жизнь до Войны, а учебники. Стрельба, тактика, разведка. На одной даже фамилия автора напечатана, совсем как их собственная. Да и книга была вроде как на русском, но некоторых букв малыш и не видел никогда. Когда Димка фамилию на обложке матери показал, заранее готовый рассмеяться от такого неожиданного совпадения, та снова расплакалась и потребовала книги не показывать никому, чтобы не отобрали. Еще в рюкзаке лежал, завернутый в промасленную ветошь, револьвер. И две бумажные пачки патронов. Но оружие мать сразу прибрала подальше.
– Сперва теория, потом практика, – и вытащила из стопки книг самую толстую. – С этой начни.
– Нас-тав-ле-ни-е по стрель-бе… – по слогам, водя пальцем по строчкам, прочел Димка. – А это как? – и уставился на рисунок солдата с автоматом.
– Вот когда поймешь и наставишься, тогда и отдам. Спички детям не игрушки, шалите лучше с коньячком, – привычно-непонятной присказкой закончила разговор мать.
Вот и старался Димка, «наставлялся» по полной. Удивляя порой не только сослуживцев, но и главного «шмеля» – полковника Пчелинцева. Человека широкого не только телом, но и душой.
Пока, наконец, полковник не спросил прямо: откуда некоему сержанту известно куда больше, чем давалось на занятиях… Урусов-младший решился и, притащив рюкзак, вывалил книги на полковничий стол, свалив попутно на пол котелок с остывающим обедом.
Пчелинцев, мягко говоря, очень удивился. И почему-то обозвал всех Урусовых мужского рода хитромудрыми сволочами. А старшего – еще и недобитком хохляцко-куркульского махновского движения. И мягко, но непреклонно, книги реквизировал для последующего копирования. Оставив, впрочем, за Чаушем право на внеочередное пользование оригиналами.
– Понимаешь, товарищ сержант, – объяснил полковник свое поведение и злоупотребление служебным положением. – Оружия у нас до хрена и маленькая тележка, с прицепчиком. До Войны, по всем расчетам, этих запасов на пару дивизий должно было хватить, да еще оставалось. Для нашей «усиленной» роты в двести штыков – с хор-рошим перебором. И с едой проблем не будет, вон, которое поле уже засеваем, да и мяса «дикого соя» еще не одна тонна лежит. И вроде как стрелять есть кому. Но одна беда, от первого состава всего ничего осталось. Кто еще до Войны служил, эти да, еще что-то умеют. А как мы перемрем, то все. Опыт нынешний, он, конечно, имеется, не спорю. Но! – полковник почесал затылок. – Это все от банд хорошо. А придет кто организованный, хоть чуточку лучше обученный, и все. Опыт ваш – до того самого места одного, не при еде поминаемого. И кто ж знал, что какое-то наставление стрелковое, может оказаться полезнее пары лишних автоматов. Однако же видишь, как получилось. Интересно, Андрюха книжки из вредности попрятал или думал, что у меня полный комплект «Библиотеки офицера» под койкой.
– Там еще кое-что было. – Чауш достал из разгрузки револьвер. – Ничего сказать не можете?
Пчелинцев катнул пальцем мягко вращающийся барабан. – Ишь ты, сохранил, контра… – полковник открыл высокий, с двумя отделениями, сейф, и вытащил из несгораемого нутра бутылку и два стакана. – Наган это. Тридцать пятого год выпуска. Чекистская модель. Хотя ты же не это узнавать пришел? Отцу твоему ливорверт сей я на их свадьбу с Кошкой дарил. Долго он меня, гад, упрашивал. Думал, с ним и сгинул. Ан – нет…
– С Кошкой? – переспросил Чауш, не сообразивший сразу, что к чему.
– С матерью твоей, балбес! – мутная жидкость разлита была точно по краешкам стаканов. Даже с горочкой маленькой – «по-спецназовски». – Куда катимся… Ну, будем! – Пчелинцев отсалютовал емкостью.
– Товарищ полковник…
– Ты мне «товарищей», Дмитрий Андреевич, для плаца оставь, – выдохнул полковник и поставил пустой стакан на стол. – А Седьмой, когда в жены Кошку брал, очень парился, что он старший сержант всего, а она – старший лейтенант. Вот только я тебе, малый, ничего не говорил.
