желающие старше восемнадцати лет… А змея появляется на татуировке лишь у тех, кто сдаст два экзамена, теорию и практику…
У Марфы не было ни такой красоты, как у Селии или у Тати, ни, тем более, уверенности в себе, под флагом которой женщина обыкновенно выглядит привлекательно вне зависимости от объективных достоинств. Марфа скорее даже стеснялась самой себя, она старалась выглядеть в глазах Кузьмы более мудрой и гордой; это выглядело когда забавно, а когда и жалко, но трогало те струны души юноши, до которых невозможно было дотянуться никакими напористыми ухаживаниями. Марфа прожила десять лет в Храме, где её окружали практически одни женщины, робость её происходила от отсутствия опыта общения с противоположным полом, и вверенный ей под охрану молодой господин стал первым серьезным её увлечением (можно не брать в расчет детскую глупую влюбленность в Храме в одного из наложников Настоятельницы, которые имел привычку ходить с голым торсом). Кузьма чувствовал эту особенную ювенильную робость Марфы, ему льстили её чувства, но не более. Порой на него накатывал приливом стыд: как можно было, играя на симпатии девушки, пытаться выведать у неё тайну Селии. Это трусливо и подло. Отчего, ему, Кузьме, самому не спросить у своей грозной невесты-миллиардерши, глядя ей в глаза: за каким бесом в подвале замка штабелями сложены стволы? Он сознавал, что играет в нехорошую и опасную игру, давая Марфе надежду на взаимность… Но он уже не мог остановиться – это оказалось так сладко! – впервые пробовать силу своих чар. Таким интересным и захватывающим казался ему, недавно оперившемуся хищному птенцу, становящемуся на крыло будущему стервецу-сердцееду, первый полет за добычей…
Кузьма завел новую привычку, решив такой своеобразной пряностью придать вкус своему приевшемуся существованию: по вечерам он просил Марфу помочь ему снять одежду. Это выглядело прихотью, особенно ввиду того, как бедняжка относилась к "молодому господину", но в действительности оказывалось почти надобностью, скажем, если приходилось снимать сложные наряды, предназначенные для балов, парадных выездов и прочих светских мероприятий. Тонкие дорогие ткани ничего не стоило порвать, если слишком резко потянуть, мелкие булавочки и брошки легко терялись, ими можно было уколоться ненароком, заблудившись в пышных складках мудрено скроенных парадных рубах и шаровар.
Марфа добросовестно выполняла то, что от неё требовалось, оставляя Кузьму стоящим на коврике перед кроватью в одном белье, а все его одеяния – сложенными на кресле ровными стопочками – одно к одному.
Девушка старалась не задевать пальцами его кожу, её руки порхали над телом юноши, совершая только необходимые прикосновения, и, порой, когда ей не удавалось избежать короткого невинного контакта, он тешил свою новорожденную мужскую гордыню, чувствуя какие холодные – нервные – у неё пальцы.
4
Тати лежала плашмя на широкой постели в своем номере под живительными струями кондиционера.
В Хорманшере последние дни погода стояла изнуряюще знойная; воздух над тротуарами становился теплее человеческих тел: идёшь, и будто кто-то огромный обнимает тебя мягкими горячими руками.
Жар снаружи имеет свойство раздувать огонь внутри. Тати чувствовала в животе, в бёдрах требовательную густую тяжесть: точно они были наполнены плотной вязкой жидкостью, и нужно было выдернуть пробку, чтобы всё вылилось, и стало легче, свободнее… В тридцать один год ее красота и чувственность, как хармандонское солнце за окнами, находились в зените; природа настойчиво призывала ее использовать это время, лучшее время… Удивительно, как уживалось в маленьком тщедушном белом тельце Тати такое мощное, жадное, агрессивное женское естество, готовое буквально поглощать мужчин…
Она повернулась, чтобы взглянуть на часы. Встреча с Мироном в ресторане для обсуждения деталей оплаты назначена на семь часов, впереди долгий душный день…
Вспомнился гаяш с волосатой грудью, который подходил к ней в баре, пока она ждала Арду. Эх… Дорога ложка к обеду, а мужчина – к широкой кровати!
Тати потянулась – гостиничное ложе было так велико, что хрупкая блондинка могла почивать на нём и в компании трёх любовников, если бы пожелала их пригласить.
Она полежала ещё немного, выпила прохладительный коктейль и решила пойти прогуляться.
В такой час это было безумие, беспощадное солнце выжигало с улиц даже назойливых мелких торговцев и зазывал.
Тати взяла из бара бутылку ледяной воды, зонт и спустилась вниз.
Портье предупредил её об опасности солнечных ожогов, это входило в его обязанности, и порекомендовал приобрести защитный крем в аптеке при отеле. Она скользнула в аптеку, чтобы вежливо отделаться от рекомендаций – из аптеки можно было выйти прямо на улицу.
Тати направилась в сторону Тигрейского рынка – там жизнь кипела в любое время суток. Раз посетив это место, неискушенный турист расставался с большей частью содержимого кошелька и убеждался: продать можно всё, были бы у покупателя деньги. Фотографирование с верблюдами, обезьянами, черепахами и попугаями, сладости, раскисшие на жаре, липкие, засиженные осами, нагло подкрашенная вода с сахаром – "натуральный лимонад", рисунки
