вертелась у него в клюве.
— Правильно, — скрепил Квартус, — резонный мужчина…. обед прежде всего, остальное несущественно: если бы ты, белый, сидел на нашем месте, ты бы делал, конечно, те же глупости, что и мы, — но тебе плевать сто раз на твой чаечный коллектив и его недоброкачественность и ты себе живешь в свое удовольствие, махая своими крыльями. В море живет рыба, и она вкусная — простой до святости постулат существования. А главное, что такой не обманет, вот что хорошо, — дураки мы были — первых надо было философов вешать….
Эти благочестивые размышления были своевременно — с точки зрения развития нашей повести — прерваны торопливыми шагами по тоннелю, на какие Квартус оглянулся с глубоким, хоть и скрываемым огорчением. Это была давнишняя — вот эта, не дай Бог, такая она…. — Аня, с которой началось владычество Филя над не во время зевнувшим миром, и с которой теперь нужно было вести серьезный разговор.
— Здравствуй, — сказала она скороговоркой, закрасневшись (и что то будто давнишнее милое пробежало по постаревшему лицу), — извини что я не предупредила, но я ужасно и так опоздала, с пароходом и со всем этим…. Капитана дали увальня, я ему говорю…. а он…. это немыслимо…. волнение, вообще устала я…. И что это вы за телеграммы присылаете?.. вам тут хорошо вообще рассуждать!…
— Сядь, — сказал ничуть не обеспокоенный Квартус, — сядь ты пожалуйста…. ну, да, и молчи, ради Бога. Тут чайки, вот — море, а ты опять с пустяками….
— Всегда вот так…. я там Кугелу так прямо и говорила: Квартус философствует, Магнус владычествует: а мы вот здесь — это же невозможно, бесчеловечно: четыре месяца, четыре месяца!… и хоть бы раз спасибо, ну помощь моральная, и все таки легче, — нет пишут чорт знает что: какие Наполеоны! — а в войске и чума, и малярия и еще что то такое…. я на себя удивляюсь….
— А я не удивляюсь, — ответил Квартус, — чего бы я, странное дело, удивлялся? — ты вечно, такие песни поешь: это тебе доставляет удовольствие….
— Никакого, можешь быть уверен…. и если….
— Знаю, знаю, — брось ты, ради Бога, посиди смирно: я тебе буду подходящие слова говорить.
— Ты бы раньше о них вспомнил, а то эти телеграммы….
Так он и продолжался, этот прекрасный и божественный разговор, но его невинность, наконец была приведена в порядок Квартусом и далее разговор поехал уже по легче.
Аня села, аффирмировала, что здесь и правда очень хорошо («а вот в Персидском заливе, ты вот не был»…) и перебивая себя, мрачными отступлениями на тему о негодности всех окружающих, коварстве и бестактности их — тема была любимая, старая, хорошая такая и ею занимались очень, очень серьезно (а Квартус терпел и молчал, слушал) — вспоминала неудачное отступление вглубь Аравии и прочее, и прочее. Квартус сидел, помахивая ногой и сводил к одному в голове рассказы и выводы его были мало утешительны.
— Стой, — прервал он ее, — ты у Магнуса была?
— Не была я у Магнуса…. я к нему и не пойду…. это безобразие: я ему этой телеграммы никогда не прощу…. ну что он думает — Верм будет лучше меня там оборачиваться? —….не беспокойся, пожалуйста, там — никто не вывернется, — отлично тогда Цимес сказал: — «это, грит, — какое то молохово брюхо» — люди мрут, как мухи, а ведь те у себя дома. Магнус!… Магнус!… подумаешь, какой Магнус!… дурак он, твой Магнус.
— Скажи еще раз и повешу собственными руками, — ответил, зевая, Квартус, — и вообще: не визжи, — это скверная привычка, а толку никакого. Вы вот верно там только и делали, что визжали, вот Суэц то и промотали.
— Квартус, — сказала она, прижимая руку к груди, — ну слушай, Квартус! ты ничего — не знаешь: мы там решили — положить все, но не уступать канала…. ну и в результате все же должны были это сделать…. и кто нас заставил? Совсем не эны, вовсе нет, а то, что у нас больше сил не было там ни дня стоять….
— Э — сказал он, зевая, на этот раз во весь рот (на что она ему и ответила тотчас же: «тебе и зевать то вовсе не хочется»….) — ну что там: — дело же просто — вы нас там так устроили, что это еще на полгода: теперь Верм уходит чорт знает куда, потом будет наступать, знаем мы эту волынку…. ты мне вот что скажи: где вы раньше были?
Рассмотрение этого щекотливого вопроса съело с полчаса. После этого Квартус встал и пошел с ней назад по тоннелю, неодобрительно качая головой: «повесить вас, моя милая, надо, повесить: высоко, очевидно и коротко, как говаривал один немец, продавая на аукционе творения Гегеля».
В доме — милом и воздушном на закатных лучах — Квартуса ждали еще два удовольствия. Секретарь поймал его, еще в саду и нелепо звучала эта абракадабра под блестящими листьями магнолии:
— Тот старичек…. вы велели тогда…. и потом просительница, наглости неописуемой….
— Фу, — сказал Квартус, — это уж без совести совсем: приехал на два дня — и опять все сначала! ну чорт с ними. Давайте.
В кабинет ввели чистенького старичка, в черном поношенном, но старательно приглаженном сюртучке, с зачесанными на лысину с тою же особой старательностью волосиками. Личико его изображало великую готовность ринуться в то самое место, куда укажет начальство, но в маленьких глазках светилась однажды там зажженная тихенькая свирепость.
— А, приятель, клеветник и мститель! — обрадовался Квартус, — вот кого давно не видали, — да, да…. Так, так…. хороший мальчик, утешаете
