членов их группы должен был встречать Ландер.
Через десять минут Страмбург был на месте. Сделал вид, будто разглядывает церковь, которую называли по-разному — то Петропавловской, то Екатерининской, то Желтой, — а сам внимательно посматривал по сторонам, чтобы не пропустить появления Ландера. Если бы кто-нибудь из прохожих и обратил внимание на одинокого человека, фланирующего вокруг церкви, он бы не удивился: один из многих тысяч приезжих знакомится с достопримечательностями Минска. Церковь была построена в начале семнадцатого века и действительно вызывала у знатоков немалый интерес. Это была трехнефная шестистолпная базилика, вход в которую украшали две башни. Над главным фасадом — лепные карнизы и портал.
Страмбург действительно увлекся созерцанием замечательного творения рук человеческих и не заметил, как приблизился Ландер. Проходя мимо, тот сказал:
— Идите за мной.
По узкой, мощенной булыжником улице они стали подниматься в гору, затем нырнули в арку, миновали небольшой двор, еще один и уже через другую арку вышли на незнакомую для Страмбурга улицу. Он в душе чертыхнулся: «Провалиться бы им ко всем чертям: почти каждый раз устраивают сборища свои в новом месте. Попробуй изучи хотя бы и этот паршивый городишко за четыре месяца! Идешь как с завязанными глазами».
В этот момент они снова свернули в какой-то двор, опять шли незнакомой улицей и, наконец, оказались у небольшого, похожего на барак, дома. Ландер огляделся, что, как заметил Страмбург, он делал очень часто, и с облегчением сказал:
— Пришли! В крайнюю дверь.
В довольно большой комнате собралось не менее пятидесяти человек. Свободных мест было мало, и Страмбург присел на табуретку, стоявшую в середине рядов. Огляделся, кивком поздоровался со знакомыми и снял шапку. Один за другим в комнату входили люди и рассаживались. Вскоре мест не стало вовсе, и те, кто пришел позже, стояли позади рядов, вдоль стен.
Но вот вошла еще группа людей, и сразу же стало тихо. Среди вошедших Страмбург увидел Ландера, Мясникова, Кривошеина и троих незнакомых. Они прошли вперед, где стояли стол и около десятка стульев, и сели. Оказавшийся в центре мужчина в офицерской шинели без погон встал и, чуть улыбаясь, смотрел на собравшихся. Сосед справа от Страмбурга прошептал: «Михайлов!»
«Так вот он каков, этот Михайлов, — весь напрягшись, подумал Страмбург. — Вот и встретились!» Он во все глаза смотрел на Михайлова, стараясь хорошенько запомнить его. «Рост — средний, глаза — серые, небольшие усы и борода. Похоже, что бывший военный, шинель сидит ладно».
В это время Михайлов заговорил:
— Товарищи! Уходящий 1916 год мы запомним как год революционного подъема народных масс всей России. В Белоруссии, которая является прифронтовой и даже фронтовой территорией, ширится недовольство рабочих, солдат и крестьян царем и его ставленниками. Несмотря на жестокий террор, забастовки рабочих, волнения крестьян, можно смело сказать, переросли в открытую революционную борьбу. Солдаты, доведенные до отчаяния несправедливой войной, открыто выступают не только против командования, но и против полиции и жандармерии. Четырнадцатого июня на железнодорожной станции Осиповичи солдаты выступили против командиров. Шестнадцатого июня произошло вооруженное столкновение солдат с полицией на станции Салтановка Могилевской губернии, двадцать третьего июня шел настоящий бой между солдатами и полицией на станции Руденск. А в конце октября грянуло революционное выступление солдат гомельского гарнизона. Солдаты разогнали офицеров, обезоружили часовых и освободили из-под ареста более восьмисот своих товарищей. И пусть считают царь и его генералы, будто им удалось подавить это восстание. Мы твердо убеждены, что солдаты гомельского гарнизона готовятся к новым действиям против угнетателей народа. Ноябрь и декабрь этого года принесли дальнейшее нарастание революционного процесса. Наша задача, товарищи, еще больше активизировать свою деятельность среди рабочих, солдатских и крестьянских масс. Необходимо еще острее разоблачать и показывать людям предательскую, антинародную сущность меньшевиков и эсеров, бундовцев. Нам надо сделать все, чтобы империалистическая война, чуждая всем трудящимся, принесла поражение царскому правительству и скорее переросла в войну гражданскую.
Михайлов сделал паузу, отпил несколько глотков воды из стоящего на столе стакана и продолжил:
— Конечно, это далеко не значит, товарищи, что мы с вами можем вот сейчас выйти из этого помещения с красными знаменами и революционными песнями. Царизм еще силен, он коварен. Нам надо помнить и об этом. Поэтому каждый из нас должен соблюдать все правила конспирации и подпольной борьбы. Помните, враг не дремлет. Он засылает в наши ряды своих шпиков и провокаторов. Враг хочет знать о нас все, чтобы, улучив момент, используя свое преимущество в оружии, одним ударом покончить с нами. Поэтому, повторяю, требование к каждому: максимальная активность при максимальной конспирации. — Михайлов неожиданно улыбнулся. — Обязательно нужно дожить до того уже недалекого времени, когда каждый из нас сможет гордо пройти по улицам нашего свободного города.
Михайлов, видно, заканчивал речь:
— Ближе к делу, товарищи. Сегодня мы собрали вас, активистов нашей большевистской организации, чтобы поставить перед каждым конкретную задачу, вытекающую из решений ЦК и указаний товарища Ленина. Одни поедут на фронт, к солдатам, другие — в деревню, третьи — пойдут на заводы, фабрики, в мастерские к рабочим. Старшие групп дадут каждому из вас задание.
Михайлов снова отпил из стакана и сел.
Страмбурга между тем охватил страх. А вдруг Михайлов, говоря о шпиках и провокаторах, имел в виду именно его? Вдруг узнал, кто такой Чарон, кто
