Головлев сидел в своей комнате. Вот-вот должен появиться Лешковский, который сегодня был вызван в отдел милиции. Капитан вдруг почувствовал, что сильно волнуется. А как не волноваться, если сейчас придет человек и сразу станет ясно, свой он или чужой. Наконец послышался голос Лешковского. Он поздоровался с хозяйкой и, громко стуча тяжелыми башмаками по деревянному полу коридора, вошел в дом.
Головлев не торопился выходить из комнаты. «Пусть успокоится мой сосед, — думал капитан, — и тогда может сам излить душу». Лешковский действительно вскоре заглянул в комнату Головлева, который сделал вид, что углубился в чтение.
— Можно?
Головлев оторвался от книги:
— А, Гриша! Входи, входи...
— Спасибо, я на минутку.
Лешковский нерешительно топтался у дверей.
— Мне хотелось бы поговорить с тобой. Если не возражаешь, то пойдем на улицу.
— А что возражать? Я и сам хотел прогуляться, — ответил Головлев. — Пошли подышим...
Они вышли на улицу. Вечерело. Солнце опускалось за горизонт, мягко освещая буйно цветущие сады. Долго шли молча. Лешковский наконец заговорил:
— Не знаю почему, но когда понадобилось с кем-то посоветоваться, сразу подумал о тебе. Понимаешь, какая петрушка вышла. Вызывают сегодня в милицию и будто молотком по голове: «Так, мол, и так, дорогой гражданин, совершена кража из квартиры. На месте происшествия нашли бутылку из-под вина, а на ней отпечатки пальцев вашей правой руки. Так что сознавайтесь...» — и суют мне под нос акт криминалистической экспертизы, где черным по белому подтверждается, что отпечатки пальцев на этой бутылке оставил гражданин Лешковский. Понимаешь, ей-богу, как молотком по голове. Я ведь и близко к этой хате не подходил. Даже яблок ни разу не воровал, не то что по квартирам лазить. Допрашивают меня, а я так ошарашен, что и сказать ничего толком не могу. В общем, ничего от меня не добились. Злость разобрала. Думал, что подстроили всю эту химию с актами и хотят на меня кражу списать. Но присмотрелся — вроде нет, ведут себя вежливо, больше спрашивают, где я мог держать эту бутылку. А я хоть убей, ничего вспомнить не могу. Говорят, иди да хорошенько подумай. Вот шел домой и думал, думал, думал... И что ты скажешь? Кажется, придумал, вернее вспомнил... Понимаешь, как-то вечером гулял я по Севастопольскому скверу. Подходят ко мне двое, попросили прикурить. Закурили, завели беседу. По разговору понял, кореши недавно откинулись после срока.
Предложили выпить в честь знакомства. Сбросились по два рубля. Один из них, имени уже не помню, сходил на Волгоградскую в гастроном, принес три бутылки вина. А я, знаешь, совсем не пью эти «чернила». Привык как-то если пить, то водку. Выпили, окосел я, а они предлагают еще. Отдал свой последний червонец, купили они опять несколько бутылок этой гари. Я так и свалился в этом сквере. Проснулся ночью от дождя, лежу на траве, мокрый весь, грязный. Попытался вспомнить, где я, что со мной случилось — не могу. Встал, голова кругом идет. Смотрю — пиджака нет, часы с руки сняли. Дошло наконец, что эти кореши обтяпали меня. Споили, часы забрали, пиджак стянули. Правда, в пиджаке, кроме газеты, ничего не было... Еле домой добрался... — Лешковский немного помолчал. — Вот и кажется мне, что бутылка та, из которой мы пили тогда... Кореши — сволочи. Наверное, специально подбросили на хату, которую «сделали». Рассчитали, гады, тонко! Милиция быстро установит, кому принадлежат отпечатки, и меня — в каталажку. Вот отпечатки — это стопроцентное доказательство. А потом кто поверит моим объяснениям! Слава богу, что в милиции не дураки: вызвали меня, допросили, поговорили, отпустили. Их на мякине не проведешь!
Головлев спросил:
— В милиции об этом рассказал?
— Да нет, говорю же тебе. Это я только потом вспомнил.
— С ними больше не встречался?
— В том-то и дело, что встречался. Причем совсем недавно. Как-то к хозяину приезжает на «Москвиче» его друг Федор. Пошли они в огород шептаться о чем-то. Я вышел на улицу, думал в кино пойти, глядь, а в машине один из тех двух корешей сидит. Посмотрел на меня и отвернулся. Не узнал, сволочь! Я хотел было подойти и вытряхнуть из его поганой душонки часы и пиджак, но передумал. Раз приехал к хозяину, значит, знакомы они. Не стал я входить в конфликт, решил не торопиться, разобраться во всем. Несколько дней спустя хозяин по пьянке ляпнул, что они приезжали за какими-то вещами, которые хранились в нашем доме, и отвезли их к Федору.
— Фамилию Федора не знаешь?
— Куда там! Паспорт у него не требовал. Да мне это и не надо. Знаю, где он живет. Как-то шли мы с хозяином мимо Болотной станции. Говорит, подожди минутку, и пошел в небольшой домишко. Вскоре вернулся оттуда с Федором. Тот был в майке, в тапочках на босую ногу. Значит, живет он там, факт... — Лешковский замолчал.
— И что ты думаешь делать? — спросил Головлев.
— Черт его знает. С одной стороны, впутываться в эту историю не хотелось бы, а с другой — надо объясниться в милиции. Ведь следы-то мои
