Но Абдураимов, казалось, даже не слушал ее. Он улыбнулся какой-то дикой, таинственной улыбкой и тихим, слащавым голосом сказал:
— Я так и предполагал, что ты захочешь меня оставить в дураках. Но я тебе не лопух, которого в лапти можно обуть. Я тебя, сука старая, по кускам резать буду, но заставлю вернуть мои честно заработанные вот этими, падла, руками деньги! — и руки Абдураимова снова сцепились на горле хозяйки.
Лицо Нюрки налилось кровью, и она захрипела:
— Что ты делаешь, ирод? Задушишь! Пусти!..
Абдураимов отпустил ее и с еле скрываемой яростью сказал:
— Нюрка, не толкай меня на грех, убью же, задушу. По-хорошему говорю, отдай мои деньги, забери свою бумагу.
— Ахмед, ты послушай меня, только не хватай меня за горло, я тебе все объясню. Поверь, приехали ко мне мои родственники, я им и отдала деньги на сохранение.
— Родственники, говоришь? Хорошо, назови их адрес, фамилию, поедешь вместе со мной.
Хозяйка назвала их фамилию, адрес.
Абдураимов видел по глазам: врет старуха, а адрес он у нее спросил, чтобы еще убедительнее звучали его слова. «Но как же ее заставить отдать мои деньги?» — думал он. И вдруг его взгляд остановился на электрическом утюге, который стоял на стуле. Абдураимов, злорадно улыбнувшись, взял утюг и включил его в розетку. Пока утюг нагревался, он вышел в коридор и закрыл входную дверь на засов. Затем возвратился в комнату, плюнул на палец и притронулся к утюгу, тот зашипел. Отключил утюг, взял в руку. Держа его перед собой и улыбаясь какой-то неестественной, дикой улыбкой, начал приближаться к столу, где лежала Сидоренко.
Та испуганно следила за ним глазами:
— Что ты хочешь делать, Ахмед?
— Я буду гладить тебя этим горячим утюгом, вот посмотри, — и он сунул палец себе в рот, намочил слюной, притронулся к утюгу. — Какой горячий утюг! Сейчас он пройдет по твоему тощему животу, — Абдураимов поставил утюг прямо на живот хозяйки, та сразу же попыталась сбросить его, но даже не смогла пошевелиться. И тогда она закричала от дикой боли.
Ахмед снял утюг, удовлетворенно произнес:
— Вот видишь, как больно. А ведь утюг тебе даже одежду не прожег.
Он снова включил утюг в сеть, и подошел к Сидоренко:
— Пока утюг греется, послушай, что я тебе скажу, Нюрка. Ты знаешь, я слов на ветер не бросаю. Если ты сейчас же не отдашь мои деньги, я заткну тебе рот кляпом, чтобы не слышны были твои вопли, и буду гладить утюгом до тех пор, пока ты или согласишься возвратить мне их, или же сдохнешь от боли. Тогда я спокойно, не торопясь, обыщу твой дом, сарай. Торопиться мне некуда, я же знаю, что к тебе никто не приходит. Правда, на всякий случай я открою окно, повешу на дверь замок, он в кухне на столе лежит, а сам залезу обратно в дом через окно и буду искать день, два — сколько мне надо будет — мои деньги. Если же не найду их, то развяжу тебя, положу на диван, рядом брошу вон ту бутылку из-под коньяка, стакан, воткну в розетку вилку утюга, а после подожгу твой дом. Милиция и пожарная подумают, что перепилась старуха, а про утюг забыла, вот и сгорела.
Нюрка зашевелилась, стянутая веревками, в ее глазах был неподдельный ужас.
А Абдураимов продолжал:
— Послушай, что я буду делать дальше. Я пойду к твоим родственникам и проделаю с ними такую же операцию. Ну, кажется, утюг уже нагрелся, слышишь, даже потрескивает, — и он снова взял в руки утюг, подошел к столу:
— Ну, Нюрка, решай, — если я начну, то боюсь, что не смогу остановиться!
Нюрка с ужасом смотрела на его дрожащие от ярости руки и чуть слышно выдавила из себя:
— Подожди, гад, отдам я деньги.
— Вот умница, вижу, что теперь мы с тобой сможем по-другому договориться, Говори, где они запрятаны?
— Развяжи, я сама.
— Э, нет, милая, теперь ты мне уж доверься, скажи, где они, и не бойся, в сделках я человек честный.
Нюрке деваться было некуда, и она тихим голосом сказала:
— Возьми на кухне в горшке, который в углу на боку лежит.
Абдураимов вышел в кухню и нашел в углу, рядом с метлой, большой, черный от копоти горшок. В нем лежал сверток, завязанный в синюю тряпку. Развернул, а там — деньги. Отсчитал ровно двадцать две тысячи и в нерешительности остановился: «Что делать с остальными? Может, забрать? Смотри, сколько эта кочерга накопила! Тысяч десять наберется, а все впроголодь живет, зараза. Нет, не надо, она же может тогда в контору побежать, шухер поднять».
Он возвратился в комнату, поднял с пола нож и перерезал веревку:
— Вот, смотри, я забираю только свои, твои мне не нужны.
И он, не прощаясь, вышел из дома.
