«Это хорошо, — подумал лейтенант, — можно не торопясь расспросить хозяйку».
Он сел на предложенный стул.
— Не скучно вам одной тут жить?
— Да как тебе сказать? Дети у меня взрослые, свои семьи имеют, живут отдельно. К себе зовут жить, а я не хочу. Здесь я сама себе хозяйка.
Неожиданно старушка, взглянув в окно, воскликнула:
— Вот полюбуйся, идет, красавица!
Через тюлевую занавеску Ветров увидел, как наискось, через двор, к дому приближается женщина. Одета ярко: малиновая кофта, желтая юбка.
«Так вот она какая, эта Бурова», — подумал Ветров и спросил:
— Бабушка, у нее сейчас дома кто-нибудь из мужчин есть?
— Черт ее знает, кого она может у себя прятать. Два дня назад соседи из первой квартиры хотели в милицию звонить. Трам-тарарам устроила в квартире: крики, ругань, дрались какие-то мужики, потолок ходуном ходил.
— Вы никого не знаете из тех, кто к ней ходит?
— Не знаю я, сынок, не знаю. Одно могу сказать: нехороший человек и такие же нехорошие люди к ней шастают. Давно за нее пора взяться. Здоровая баба, а не работает. Спрашивается: за счет кого живет?
— Вы правы, бабушка. Будем что-нибудь предпринимать, — сказал Ветров и, попрощавшись, ушел.
Лейтенант решил зайти к Буровой и побеседовать с ней. Тем более что причина есть.
Он поднялся по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж и постучал в дверь, на которой мелом была написана цифра «4». Ответа не последовало. Ветров опять постучал, за дверью тишина. Толкнул дверь — открыта. Вошел в полутемный и затхлый коридор, прошел его, отворил вторую дверь и оказался в большой комнате. Посередине стоял стол, покрытый зеленой скатертью. В углу на старом диване сидела Бурова. Она молча смотрела на незнакомца.
— Здравствуйте, вы будете Ирина Брониславовна?
— Я, а в чем дело?
— В скандалах, которые устраиваются в вашей квартире. Я из милиции. Вот мое удостоверение.
Но Бурова, даже не взглянув на документ, сделала удивленное лицо:
— Я никаких скандалов не устраиваю.
— А два дня назад, когда весь дом ходуном ходил, стекла содрогались от матерщины?
— А-а, два дня назад, — растягивая слова, проговорила хозяйка, — это я с мужем немного по душам поговорила, так для них, — показала она пальцем на пол, — это уже скандал. Что они — сами между собой не ссорятся, что ли?
— Кого вы имеете в виду?
— Да вот, соседей из первой квартиры. Чуть что, так сразу же в милицию бегут.
— Странно, странно. Говорите, что с мужем поссорились, а в тот день у вас было несколько мужчин. Кто они?
— Так я же говорю, муж...
— Вы же не замужем.
— Документы в загс подали, скоро распишемся.
— Как фамилия будущего мужа?
Бурова помялась немного, затем как-то неуверенно ответила: «Ревтовский».
— Кто еще был, когда, как вы говорите, слегка поссорились с вашим будущим супругом?
— Кто, кто? Не знаю. Какой-то товарищ мужа. Имени его даже не помню.
— Может, Самохин был?
— Самохин? Какой Самохин? Ах, Ленька! Так он же в больнице лежит.
— Что с ним?
— Говорят, аппендицит.
Ветров видел, что с этой женщиной говорить бесполезно, правды все равно не добьешься, вызовешь подозрение. Он предупредил, чтобы она скандалов больше не устраивала, и, сделав вид, будто он удовлетворен беседой, ушел.
Пешком прошел до райотдела и сразу же направился к Каменеву.
— Ануфрий Адамович, я проверил Самохина и Бурову. Бурова собирается выходить замуж за некоего Ревтовского. Они подали заявление в загс. Самого жениха, к сожалению, я не видел, но в этом нет никакой необходимости. Правда, поведение Буровой, когда я с ней разговаривал, мне не совсем понравилось. А вот Самохин начисто отпадает. Он уже неделю лежит в больнице. Ему вырезали аппендикс.
