— Как все люди, — передернул плечами кузнец.
— Да. Это правда, — качнул головой старик, — Но именно в этом великом ужасе, в этом страхе и только в нем, живет человеческая смерть.
Кузнец в недоумении почесал голову и ответил, озабоченно нахмурившись:
— Я не понимаю, о чем ты…
— Это ничего, мой сын… Это бывает, — ответил ему седой собеседник.
Его лицо казалось изможденным, а кожа была вся изрезана морщинами и они напоминали тесно плетеную сеть, из которой не могли вырваться его ярко-голубые глаза. Но кузнецу показалось, что в этих чертах, — хотя его бескровные губы не двигались, — он увидел притаившуюся улыбку, которая неожиданно осветила это древнее лицо. И, не понимая почему, кузнец тут же успокоился и забыл о своих страхах.
Еще один толчок тряхнул грузовик, ряды людей снова развалились как карточный домик. Кузнец аккуратно подхватил старика за плечи и мягко сказал:
— Дедушка, меня зовут Гхолам. А тебя?
— Гуарди Гуеджи, — ответил старик.
— Гуарди Гуеджи, Гуарди Гуеджи, — повторил кузнец и заулыбался, — Воробей весит больше, чем ты!
Ландшафт становился все более пологим. На высоте 4000 метров стал виден перевал Хайбер.
На первом же повороте по ту сторону высоты, машины остановились.
Там, с северной стороны перевала, находилось широкое, каменистое плато, огороженное с запада горами, а с востока обрывом, в котором грохотал водопад. Здесь было идеальное место для остановки и отдыха всех грузовых караванов, тянущихся через Гиндукуш. Несколько дюжин грузовиков, стремящихся в противоположных направлениях, всегда стояло здесь. Машины, идущие на север, выстраивались со стороны водопада, а остальные, напротив — вдоль скалы.
По обеим сторонам плато стояли ряды небольших домиков, так называемых чайхан, где могли передохнуть люди. Там пили исключительно чай, черный или зеленый. Стены их были из смеси глины и соломы, а все архитектурные особенности представляли собой темное помещение внутри и длинную, крытую, веранду снаружи.
Именно на этой веранде и располагались путешествующие.
Конечно, снаружи было холодно, и ветер пронизывал до костей, но кто из-за подобных мелочей хотел лишать себя живого представления, которое шло прямо тут же? Яркие картины все прибывающих караванов, новых людей, друзей, которые приветствуют друг друга, встретившись на этом перевале снова…
Где еще, во всем Афганистане, кроме как на перевале Хайбер, можно было найти одновременно людей из Кабула и Хазара, из Кандагара и Джелалабада, из Газни и Мазари Шарифа? В зависимости от племени и провинции, из которой они были родом, одеты они были различно: широкие рубахи, узкие туники или же длинные и ниспадающие складками, а на голове то тюрбан с широким, выпущенным на плечо концом или же закрученный, как высокая корона, вот персидские шапки-кула, тюбетейки из яркого шелка, или высокие шапки из грубой овечьей шерсти.
А какое многоголосие говоров, диалектов, споров, новостей и невероятных историй!
Мужчины, едущие в том самом грузовике, в котором сидел старик, с нетерпением ждали, когда же водитель поставит его в конце ряда других машин со стороны водопада. Торопливо спустились они на землю с брезентовой крыши и заспешили к верандам чайхан. Даже кузнец, едва опустив старика на дорогу, только крикнул ему:
— Я же тебе больше не нужен, дедушка? — и побежал туда же большими прыжками, ни разу не оглянувшись.
Старик перекинул через плечо невесомый дорожный мешок и остался стоять.
Несмотря на свой возраст и сильный ветер, хлеставший его тонкую фигуру, держался он очень прямо. Медленно, словно в глубокой задумчивости, заскользил его взгляд по этому странному плато. Словно потерянное лежало оно между горных пиков этого каменного массива в сердце Средней Азии.
А старик все думал о том невообразимом потоке людей, для которых эта узкая дорога стала вечной могилой: армии завоевателей шли по ней, религии сменяли друг друга, приходя по ней же…
Старику казалось, что все это он видел своими собственными глазами.
А может быть, так оно и было? Он жил уже так долго… Корни его воспоминаний терялись в глубине времен.
В раздумье направился он в сторону ближайшей чайханы.
Многие из его соседей по брезентовой крыше уже сидели там. Первый, который торопился больше всех, был высокий и худой как тростинка, конюх, одетый в длинный, набитый овечьей шерстью кафтан, доходивший ему до пят, — чапан,[3] традиционную одежду туркменских и узбекских народов, населяющих степи севера.
Как только он появился на веранде, то привлек к себе всеобщее внимание своим странным поведением. Хладнокровно расталкивая посетителей, он принялся пробиваться сквозь толпу куда-то вглубь. Многим, сидящим на тонких, потрепанных коврах, брошенных на землю, вокруг подносов с чайниками и пиалами, — он отдавил ноги. Других, примостившихся на убогих табуретках и топчанах, сколоченных из неотесанного дерева, — он оттолкнул в сторону.
— Неуклюжий болван! — закричали ему вослед люди.
— Горный воздух ударил ему в голову, и он, видно, совсем свихнулся!
— Мой ишак и тот ходит осторожнее!
Но все эти слова, как бы сердито они ни звучали, были сказаны в шутку. Единственным, кто действительно рассердился, был толстый и гладкий мулла, который прокричал, что пророк непременно накажет каждого неверного, но в особенности того, кто посмел опрокинуть на пол его кальян.
А мужчина в чапане даже не обернулся. Он спешил дальше и его узкие, черные глаза на скуластом лице, не отрывались от цели, к которой он так стремился. Но, наконец, возле маленькой стены отделявшей веранду от дороги, он нашел то, что искал: два чапана. Один пурпурный с черными полосами, другой коричневый с зеленым узором. Молодой конюх никогда раньше не видел их обладателей, — двух старых людей, — но какое это имело значение? Они были все равно, что братья: одевались на один манер, и одна степь была их родиной. Посреди этой пестрой толпы из всех частей Афганистана только они могли разделить его чувства. Пурпурный и коричневый чапаны моментально раздвинулись и дали ему место. Но тот этого и не заметил.
— Вы едете в Кабул или возвращаетесь оттуда? — сразу же набросился он на них с вопросом.
— Мы вчера выехали из Мазари Шарифа, — с достоинством ответил ему самый толстый и лысый из обоих.
— Так значит, вы еще не знаете самую последнюю, самую важную новость! — воскликнул конюх.
Оба старика медленно повернули к нему свои лица. Интерес, смешанный со страхом, появился в их узких глазах, но их возраст и положение предписывали никогда не показывать любопытство открыто. И толстый спросил, равнодушно позевывая:
— Что ты, молодой и неопытный парень, понимаешь под важной новостью?
— Нечто совершенно невероятное! — заволновался конюх, — Вы не поверите своим ушам!
Он, конечно, хотел бы немедленно рассказать все, что знал, но замолчал, желая подольше насладиться вниманием своих собеседников. Оба они спросили его почти одновременно:
— Назначили нового генерал-губернатора нашей провинции?
Конюх отрицательно покачал головой.
— Подняли налоги на ковры? — озабоченно предположил другой, у которого была ковровая фабрика в провинции Маймана.
— Повысили налог на каракуль? — спросил его сосед, хозяин больших отар каракулевых овец в степях под Мазари Шарифом.
— И близко даже не угадали! — довольно воскликнул конюх и, не в силах более сдерживаться, провозгласил торжественно, словно они были на празднике:
— Представьте себе только, в этом году, в Кабуле устраивают бузкаши!
Конюх выжидающе посмотрел на своих собеседников и не разочаровался.
