— Меня зовут Серех, — сказала женщина, — Я принесла вам дрова, одеяла и еду.
Ее голос был очень тихий, но все слова она произносила ясно, видимо привыкнув к такому секретному шепоту.
— Мне ничего не нужно! — ответил Урос.
Мокки подошел к ним и Урос добавил:
— У меня есть мой саис.
— Он не может вылечить твою ногу, — возразила Серех, — А я умею лечить травами и делать лекарственные мази, настои и припарки. Меня научила этому моя мать.
— Так тебя послала сюда Ульчан, чтобы получить от меня еще больше денег? — спросил Урос презрительно.
— Я клянусь тебе, Ульчан даже не подозревает, что я ушла из палатки. — возразила Серех — Я ждала пока все уснут и вышла незаметно.
Она говорила все тише, но в ее голосе слышалась решительность.
— Понятно, — сказал Урос, — Ты хочешь заработать денег тайно от всех, только для себя.
— Даже если ты мне их предложишь, я их не возьму, — упрямо зашептала Серех, — Я пришла только для того… — она опустилась на колени. Ее косы коснулись руки саиса, который стоял рядом. — …чтобы сменить повязку на твоей ноге, господин.
Он ничего не успел ответить, как ее рука сдернула грязную ткань с его раны и Урос вздрогнул от внезапной боли.
Серех обернулась назад, чтобы сказать пару слов саису, и вновь ее волосы коснулись его руки.
— Принеси мне таз с горячей водой, большой саис. — попросила она.
В ее глазах плясали блики костра, и Мокки смотря в них, почувствовал странное головокружение. Только когда она отвернулась, он понял, что именно она попросила его сделать.
Чайник был пуст, на его дне лежал слой чаинок. Она вынула их, смяла и сделала небольшой шар.
— Так, большой саис, — сказала она, — теперь возьми факел и подойди ближе.
Когда неверный свет факела упал на рану, Серех наклонилась вперед, чтобы осмотреть ее.
— Сейчас самое время, — пробормотала она, — Самое время.
Чайными листьями она начала чистить рану. Ее руки двигались уверенно и легко, но Урос несколько раз дернулся от боли. Серех вновь наклонилась к нему и спросила:
— Тебе очень больно, господин?
Урос чуть приподнялся и оперевшись на локоть, посмотрел на нее. Его потемневшие, блестящие от лихорадки глаза, смотрели на нее с выражением, которое было ей незнакомо. В том мире, который она знала, были страх, зависть, оскорбления, хитрость, а чаще всего — злоба. Но не высокомерие.
— Как ты смеешь спрашивать меня? — бросил ей Урос.
В его словах было такое презрение, а на серых, плотно сжатых губах такое выражение гадливости, что у кочевницы зародилось еще одно, столь же неизвестное ей до этого момента, чувство, — что ее унизили. Обиду и удары она знала и привыкла к ним давно.
Но это чувство, что вызвал у нее Урос, было намного невыносимее. И внезапно она возненавидела Уроса так, как никого в своей жизни.
Но ее руки продолжали все так же аккуратно и бережно чистить его рану.
Боль в ноге потихоньку проходила. Когда рана была вычищена от гноя, Серех взяла один из многих, висевших у нее на поясе, небольших мешочков. Каждый из них был помечен каким-нибудь знаком. Серех открыла тот, на котором был вышит маленький синий кружок. В нем оказалась темная масса, которая пахла перетертой и сгнившей корой.
Урос не шевелился. Он смотрел в небо над ним, на первые звезды. А женщина…
Что она значит? Ничего.
— Мне больше не нужен факел, большой саис. — прошептала Серех.
Свет погас, и Уроса поглотила тьма. Приятная усталость охватила его, он почувствовал себя свободным от всего. Больше не было боли, более того, он не чувствовал ногу вообще.
«Травы Серех, — понял Урос, — Значит, она не солгала».
Он посмотрел на эту женщину. Пламя костра освещало ее лицо, которое еще не было помечено ни солнцем, ни пылью, ни возрастом, ни усталостью. Высокие, четкие скулы, большие, карие глаза, длинные ресницы и очень смуглая кожа.
«В ее чертах смешались все расы, — подумал Урос, — узбеки, пуштуны, индусы…
Ничего удивительного. У этого племени, отец продает свою дочь или жену за пару афгани любому, кто пожелает».
Урос удовлетворенно хмыкнул. Так много гнусного было у этого племени, что это освобождало его от любого долга благодарности.
«Нет, несколько афгани будет достаточно для этой девки, — думал Урос, — Ничего другого они и сами не признают».
Эта мысль была последней, перед тем как он заснул, испытывая счастье, что боль его, наконец, покинула.
Серех вздохнула и опустила руки. Урос больше не шевелился, а Мокки все еще стоял позади нее. Внезапно она прислонилась головой к его коленям и обхватила их руками. Мокки вздрогнул. Словно издалека услышал он ее шепот:
— Ему больше ничего не надо. Он спит.
Легко, словно кошка, вскочила она на ноги и развернулась. Она была так мала, что ее лоб едва доходил ему до груди. Сердце Мокки застучало быстро и глухо.
— Иди ко мне, — сказала Серех, — Мне холодно.
Она обошла костер и остановилась на другой стороне. И Мокки последовал за ней.
Сквозь сон Урос слышал потрескивание дров в костре, шелест ветра в ветвях и журчание реки, что доносилось издалека. Смутные звуки земли, на которой он лежал, и темноты, которая его окружала.
Но какой-то шум, который становился все громче и перекрывал остальные, — внезапно разбудил его.
Нехотя вынырнул он из глубины своего лихорадочного, бессознательного сна.
Звук повторился: частое, горячее дыхание и долгий, жалобный стон.
«Мокки и Серех», — понял Урос.
Они были ему безразличны. Молодой, крепкий парень и похотливая бабенка.
Ну, что ж… Когда обстоятельства складывались таким образом, он и сам был не против. Одно мгновение Урос подумал о тех девушках, которые по первому же намеку торопились к нему в юрту. Хотя у него их было не так уж много, и он их почти не помнил. Но всегда происходило одно и то же: неожиданный привал — какой-то грязный дом — темнота — короткая вспышка удовлетворенных чувств — отвращение до — после — и во время этого постыдного акта.
Ему вспомнилось почти забытое лицо его жены — она умерла от холеры на первом году их совместной жизни, когда была беременна.
«Я тогда еще подумал, что это плохое предзнаменование… но я ошибался… в том же году я выиграл в Мазари мое первое большое бузкаши.»
Послышался громкий и долгий вздох. Затем все стихло. Урос забыл о Мокки… забыл о Серех. Молчаливая темнота опять окутала его. Лишь ветер тихо шуршал сухими ветвями и баюкал его… баюкал…
Он почти заснул, но тут его позвал из сна другой голос. Нежный, простой шепот… голос женщины. Он зазвучал рядом. И столько детской невинности было в нем, и такое чистое счастье, что Урос прислушался к нему, как завороженный. Сначала он не разобрал слов, но потом ветер донес их до него.
— Мой большой саис, мой высокий саис, я пришла только из-за тебя… как только я тебя увидела, там, у палатки… я все поняла…
Голос на секунду замолчал, а потом повторил тихим, но таким же чистым и ясным тоном:
— Большой саис, мой большой саис, большой саис…
