Сказки 1001 ночи

«Совершай то, чего ты достоин, и поспеши, так как мой брат меня ожидает и его ум целиком со мной», – ответил аль-Асад.

И старик взял его за руку и повернул с ним в узкий переулок. И он стал улыбаться в лицо аль-Асаду и говорил ему: «Слава Аллаху, который спас тебя от жителей этого города!» – и до тех пор шел с ним, пока не вошел в просторный дом, где был зал.

И вдруг посреди него оказалось сорок стариков, далеко зашедших в годах, которые сидели все вместе, усевшись кружком, и посреди горел огонь, и старики сидели вокруг огня и поклонялись ему, прославляя его.

И когда аль-Асад увидел это, он оторопел и волосы на его теле поднялись, и не знал он, каково их дело, а старик закричал этим людям: «О старцы огня, сколь благословен этот день!» Потом он крикнул: «Эй, Гадбан!» – и к нему вышел черный раб высокого роста, ужасный видом, с хмурым лицом и плоским носом. И старик сделал рабу знак, и тот повернул аль-Асада к себе спиною и крепко связал его, а после этого старик сказал рабу: «Спустись с ним в ту комнату, которая под землею, и оставь его там, и скажи такой-то невольнице, чтобы она его мучила и ночью и днем».

И раб взял аль-Асада и, отведя его в ту комнату, отдал его невольнице, и та стала его мучить и давала ему есть одну лепешку рано утром и одну лепешку вечером, а пить – кувшин соленой воды в обед и такой же вечером. А старики сказали друг другу: «Когда придет время праздника огня, мы зарежем его на горе и принесем его в жертву огню».

Однажды невольница спустилась к нему и стала его больно бить, пока кровь не потекла из его боков и он не потерял сознание, а потом она поставила у него в головах лепешку и кувшин соленой воды и ушла и оставила его. И аль-Асад очнулся в полночь и нашел себя связанным и побитым, и побои причиняли ему боль. И он вспомнил свое прежнее величие, и счастье, и славу, и господство и заплакал и произнес, испуская вздохи, такие стихи:

Постой у следов жилья и там расспроси о нас —
Не думай, что мы в жилье, как прежде, находимся.

Теперь разлучитель-рок заставил расстаться нас,
И души завистников о нас не злорадствуют.

Теперь меня мучает бичами презренная,
Что сердце свое ко мне враждою наполнила.

Но, может быть, нас Аллах с тобою сведет опять
И карой примерною врагов оттолкнет от нас.

И, окончив свои стихи, аль-Асад протянул руку и нашел у себя в головах лепешку и кувшин соленой воды. Он поел немного, чтобы заполнить пустоту и удержать в себе дух, и выпил немного воды и до самого утра бодрствовал из-за множества клопов и вшей.

А когда наступило утро, невольница спустилась к нему и переменила на нем одежду, которая была залита кровью и прилипла к его коже, так что кожа его слезла вместе с рубахой. И аль-Асад закричал и заохал и воскликнул: «О владыка, если это угодно тебе, то прибавь мне еще! О господи, ты не пренебрежешь тем, кто жесток со мной, – возьми же с него за меня должное». И затем невольница стала бить его, пока он не потерял сознания, и бросила ему лепешку, и оставила кувшин соленой воды, и ушла от него. И остался он одиноким, покинутым и печальным, и кровь текла из его боков, и он был закован в железо и далек от любимых. И, заплакав, он вспомнил своего брата и прежнее величие и, проливая слезы, произнес такие стихи:

Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты
И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?

Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным
И смягчиться, рок, хоть душа, как камень, крепка твоя?

Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав
Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты,

И душа врагов исцелилася, как увидели,
Что в чужой стране я охвачен страстью, один совсем.

И мало им постигших меня горестей,
Отдаления от возлюбленных и очей больных,

Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,
Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,

И слез моих, что текут как дождь из облака,
И любовной жажды, огнем горящей негаснущим.

И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях,
И стенания и печальных вздохов и горестных.

Я борюсь с тоской и печалями изводящими
И терзаюсь страстью, сажающей, поднимающей.

Не встретил я милосердого и мягкого,
Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного.

Найдется ль друг мне верный, меня любящий,
Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он?

Я бы сетовал на страдания и печаль ему,
А глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна.

И продлилась ночь с ее пытками, и, поистине,
На огне заботы я жарюсь ведь пламенеющей.

Клопы и блохи кровь мою всю выпили,
Как пьют вино из рук гибкого, чьи ярки уста.

А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вам
Деньги сироты в руках судей неправедных.

И в могиле я, шириной в три локтя, живу теперь,
То мне кровь пускают, то цепью тяжкой закован я,

И вино мне – слезы, а цепь моя мне – музыка,
На закуску – мысли, а ложе мне – огорчения.

А окончив свое стихотворение, нанизанное и рассыпанное, он стал стонать и сетовать и вспомнил, каково было ему прежде и как постигла его разлука с братом. И вот то, что было с ним.

Что же касается его брата аль-Амджада, то он прождал своего брата аль-Асада до полудня, но тот не вернулся к нему, и тогда сердце аль-Амджада затрепетало, и усилилась у него боль от разлуки, и он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: «Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки!»

Потом он спустился с горы (а слезы текли у него по щекам) и вошел в город, и шел по городу, пока не достиг рынка. И он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Город магов, и жители его поклоняются огню вместо всесильного владыки». А потом