– Получила ваше приглашение и видите: приехала! с достоинством промолвила княгиня, делая глазами знак, приглашавший собеседника отойти несколько в сторону. – Но… но за это вы, надеюсь, не откажете в моей просьбе, добавила она, понижая голос.
– Приказывайте, княгиня…
– Вы поможете мне устроить одно дело..
– Душевно буду рад…
– Душевно или нет, но дайте слово…
– Вы, в свою очередь, не откажете поддержать в заседании мое предложение?
– Заранее согласна; только слово, дайте слово.
– Извольте, даю слово! Не угодно ли будет занять место, княгиня? Мы сейчас начнем… Милостивые государыни, господа, не угодно ли будет занять места? возвысив голос, проговорил Иван Иваныч, любезно указывая присутствующим на ряды стульев.
Княгиня, г-жа Бальзаминова, знакомый уже нам Стрекозин, его товарищ, красивый камер-юнкер, которому отец отказал в деньгах на поездку за границу, и еще некто барон Шлиссельбург, непременный член всех возможных обществ, никогда ничего не говоривший, но приезжавший всегда первым и уезжавший последним, заняли ближайшие места, как члены комитета. Дальше разместились остальные члены; между ними рельефно выдвигалась толстая г-жа Шилохвостова, которая уже теперь тяжело дышала от жары и также от беспокойства, чтобы пот, струившийся по ее лицу, не причинил повреждений ее румянам и пудре.
– Милостивые государыни, милостивые государи, заседание открыто! проговорил Иван Иваныч, придавая лицу скромное выражение человека, который тяготится видною ролью, но, в то же время, незаметно спрятал под стол левую руку и выразительно прижал указательным пальцем колено временного секретаря, сидевшего подле на углу стола рядом с казначеем.
Секретарь встал и приступил к чтению отчета о деятельности общества за последнее полугодие. Не отступая от данной ему инструкции, секретарь умышленно растягивал каждую фразу и останавливался, покашливал, на каждом периоде. Инструкция, внушенная заблаговременно секретарю и казначею, имела целью продлить заседание до последней возможности. Вопрос о жетонах должен был явиться к концу, когда уже не останется сомнения, что члены изнемогают от жары и усталости, осовеют от тоски и готовы на что угодно, лишь бы только их отпустили.
Чтение отчета успело уже отчасти произвести свое действие; действие это приметно усилилось при чтении казначейского отчета. Последний сделал известным, между прочим, что, хотя в кассе общества, несмотря на излитые благодеяния в течение шести месяцев, состоит налицо двадцать одна тысяча[8], но вообще дела общества нельзя назвать вполне блестящими и желательно было бы изыскать средства для их улучшения.
На этом можно бы остановиться и приступить к делу: большая часть членов сидела, как опущенная и воду; у всех почти лица багровели и лоснились; на одних изображалось томление, на других проступали явные знаки нетерпения; но Иван Иваныч этим, по-видимому, еще не удовольствовался,
– Милостивые государыни, милостивые государи! провозгласил он, привставая и упираясь ладонями на край стола, – позвольте мне сделать одно предложение: так как теперь самое жаркое время, все, кроме того, живут за городом и собираться очень трудно…
– Да… да!.. правда!.. Весьма трудно!.. раздалось в разных концах.
– Поэтому самому не угодно ли будет воспользоваться минутным перерывом, чтобы теперь же сообщить ваши замечания?.. Обсудив их, мы могли бы ограничиться сегодняшним заседанием и не собираться больше до приезда многоуважаемой председательницы, то есть до осени… И так, не угодно ли будет?.. Вы, кажется, имеете что-то сказать? обратился он, почтительно наклоняясь к княгине, которая выказывала знаки нетерпения.
– Да, Иван Иваныч; но можно мне воспользоваться случаем, чтобы спросить об одном деле, касающемся моего общества?
– Хотя это будет не совсем правильно, так как мы здесь по делам другого общества, но я надеюсь, присутствующие гг. члены не будут против этого… тем более, что у нас теперь перерыв… К услугам вашим, княгиня…
– Я хотела просить вас прислать на праздник, который я даю в Летнем саду, детей из вашего сиротского приюта; они мне нужны для томболы и для продажи…
– С величайшим удовольствием, княгиня; надо только знать, в какой именно день назначен ваш праздник?
– Он будет двадцать восьмого июля.
В эту минуту с той стороны, где сидела г-жа Шилохвостова, послышался шорох платья и, вслед затем, из-за ближайших голов, выдвинулось ее лицо, такое же почти красное, как цветы мака на ее пастушеской шляпке.
– Я не понимаю, что это значит, произнесла она кисло-сладким голосом, – тут какое-то недоразумение… Не ошибаетесь ли вы, княгиня?
– В чем? сухо спросила княгиня, едва поворачивая голову.
Присутствующие, из которых многие начинали уже чувствовать тяжесть в глазах, приподняли головы; послышался шепот, одни отыскивали глазами княгиню, глаза других с любопытством останавливались на г-же Шилохвостовой.
– В том, что ваш праздник назначен двадцать восьмого числа! бойко и решительно ответила г-жа Шилохвостова.
