При первых же его словах Апопи побледнел, привскочил и, наклонившись вперед, с трепетом впился глазами в лицо Иосэфа. Жрецы обменялись удивленными и негодующими взглядами; движение и волнение фараона убедили их, что неизвестный раб разрешил загадку.
– Верно, все верно! Ты описал мой сон, как будто сам его видел. О, велик твой Бог! – воскликнул Апопи. – Но, если он открыл тебе то, что было скрыто от всех мудрецов земли Кеми, он вдохновит тебя и на истолкование моего вещего сна.
– Оба сна твои, о фараон, означают одно и то же. Семь тучных коров и семь полных колосьев сулят семь лет изобилия и урожая; семь коров тощих и семь пустых сухих колосьев – семь лет неурожая и засухи, которые последуют за первыми. В последние семь лет настанет ужасный голод; он поглотит все изобилие предшествовавших лет. Повторение сна доказывает, что Бог открывает тебе свою непреложную волю, исполнение коей не замедлит последовать. Но мудрость твоя, о фараон, отец страны Кеми, предотвратит несчастье! Заблаговременно ты изберешь человека, которого отметишь милостью твоей, как звездой; он озаботится, чтобы в годы изобилия были построены народные житницы, в которые соберут пятую часть всего урожая, дабы весь хлеб был собран и храним под властью фараона до наступления голода. Таким путем народ, хранимый мудростью величайшего из царей своих, будет спасен! А что касается гадов, которые нападали и пытались уничтожить человека, тобою избранного повелевать в Египте, – то это будут завистники, ненавидящие его и чующие в нем врага; всю эту нечисть он победит, поддержанный могучей волей фараона, в руке которого лежат судьбы народов.
Иосэф остановился; вдохновенный сверкающий взор его был устремлен на бледное лицо Апопи, который, с трудом переводя дыхание, молча слушал его в волнении. Во всей зале царило гробовое молчание: в такое подавляющее изумление повергли всех слова Иосэфа! Жрецы, и те были поражены, так как хотя в храмах и существовало предсказание, предвещавшее многолетний необычный голод, но на него жрецы рассчитывали как на средство поднять в свое время восстание против гиксов, выставив народное бедствие как наказание разгневанных богов за то, что народ слишком долго терпел ненавистное иго над священной землей Кеми; а тут вдруг иноземец разгадал будущее, да мало того, – указал и средство предотвратить общее бедствие.
Наконец, Апопи встал; презрительным, глумливым взглядом окинул он толпу, особливо своих врагов-жрецов, которых случай давал ему теперь возможность унизить так, как он никогда и не воображал.
– Велик и славен Бог, тебя вдохновивший, и мудр совет, им данный и твоими устами открывший мне опасность, грозящую моему народу. В годы изобилия, конечно, надо подумать о неурожае и озаботиться, чтобы народу хватило хлеба; ведь бедствие и голод – плохие советники и делают толпу слепой и чересчур податливой на разные безумства. – Он снова пристально взглянул на жрецов и продолжал: – Но где же найду я человека мудрого, искусного и энергичного, который смог бы завершить столь важное и сложное дело? В только что минувшие дни печали не нашлось никого облегчить мою душу от удручавшей ее тоски и освежить изменившую мне память; одному тебе твой Бог открыл мои мысли. Кто же более тебя исполнен божественного духа? Тебя избираю я повелевать в доме моем. Отныне я возвожу тебя в звание Адона всей земли Кеми; после меня ты будешь первым, и все, от первого и до последнего в стране сей, будут тебе повиноваться, как мне самому, дабы ты мог заботиться о благосостоянии моего народа. Да будет с тобою Бог твой, разверзший перед тобою завесу будущего, и да направит он стопы твои. Теперь приблизься.
Иосэф подошел и стал на колени у подножия трона; он был бледен от волнения; трепет счастья и гордости пробежал по всему его телу, когда Апопи снял с своего пальца кольцо и отдал ему; затем расстегнул свое ожерелье и надел ему на шею.
Шепот изумления, подобный отдаленному раскату грома, пробежал по рядам; особенно жрецы не могли прийти в себя от негодования. Этот никому не известный человек – этот раб, отпрыск чужеземной и презираемой расы, – вдруг прихотью «Шасу» вознесен над ними и стал их повелителем. Обида была кровная, мщение утонченное. Потифару так казалось, что перед ним разверзлась пропасть. Как жестоко мог отомстить ему и Ранофрит этот злой и фальшивый человек, облеченный теперь безграничной властью!
Не обращая внимания на то, какие чувства могло возбудить это решение в сердцах его египетских поданных, Апопи удалился во внутренние покои, приказав поместить пока Иосэфа во дворце.
Толпа стала расходиться. Весть о необычайном событии мигом облетала столицу. Улицы и площади были запружены народом и личность нового Адона, бывшего раба Потифара, понятно, служила предметом жарких пересудов взволнованной толпы; а новые известия, поминутно долетавшие из дворца, еще более давали пищи для разговоров и подстрекали любопытство. Так, например, стало известно, что фараон подарил Иосэфу великолепный дворец, расположенный в одном из лучших кварталов Мемфиса, со всеми заключавшимися в нем сокровищами и многочисленным штатом прислуги, и что на следующий день новый Адон на царской колеснице, в предшествовании скороходов, окруженный многочисленной и блестящей свитой, – согласно его новому высокому положению, – будет торжественно перевезен в новый дворец.
Как бы ни были разнообразны чувства толпы, пробужденные в ней возвышением Иосэфа, можно было заранее предсказать, что блестящая церемония, предстоявшая назавтра, вызовет еще большее скопление жадного на зрелища народа.
Но ни на кого возвышение Иосэфа не произвело такого глубокого потрясающего впечатления, как на Потифара; злой, возмущенный, вернулся он из дворца и рассказал жене все, что случилось. Ранофрит чуть не лишилась чувств, узнав, что их бывший раб, который возбудил в ней когда-то преступную, хотя и мимолетную страсть и которого теперь она презирала от всей души, стал князем и правителем Египта. Смутное предчувствие чего-то недоброго сжало ей сердце. Глубоко расстроенная, она ушла в свои покои, а Потифар, как лев в клетке, шагавший по комнате, остался один, стараясь собраться с мыслями.
В течение безоблачного счастья последних лет у Ранофрит родилось два сына, – их радость и надежда, которым она всецело посвятила себя, и
