нечистого скота для меня прискорбнее, чем видеть ее мертвой. О тебе я подумал и могу предложить следующее. Остаться здесь, служить под начальством негодяя, похитившего твое счастье, понятно, ты не можешь; жизнь твоя была бы в опасности; возможно, что Иосэф будет ревновать ее к тебе. Я принял уже меры, чтобы дать тебе возможность бежать в Фивы; сегодня ночью, переодетый писцом, ты уедешь отсюда; лодка с сильными и ловкими гребцами ожидает тебя. Из храма в храм будут препровождать тебя, пока ты не достигнешь Фив. Я дам тебе письмо к Верховному жрецу Амон-Ра, и тот представит тебя Таа и всем сановникам. Наш славный и великий фараон, Секенен-Ра – боги да сохранят ему славу, жизнь и здоровье – примет тебя с честью, как преданного слугу; там ты станешь работать над освобождением Египта, над мщением, а может быть, и над твоим счастьем, так как с низвержением фараона пробьет час смерти и для его любимца, а Аснат, сделавшись свободной, станет твоей законной наградой. Еще два слова: в Фивах верховный жрец вручит тебе 12 вавилонских талантов, дабы ты мог жить соответственно своему положению. – Потифэр не дал ему открыть рта. – Ни слова! – решительно добавил он, видя, что Гор собирается протестовать. – Ты мой сын и останешься им, и неотъемлемо мое право – заботиться о твоей будущности! Теперь я позову Аснат, чтобы ты простился с нею.
При первом взгляде на бледное, расстроенное лицо своего прежнего жениха, девушка поняла, что всякая надежда потеряна; несмотря на теплоту проникавшего в окно ароматного воздуха, Аснат дрожала и маленькой похолодевшей ручкой цеплялась за человека, которого она должна была навсегда потерять.
– Я вижу, что ты отказался от меня, – прошептала она.
Слезы, которых Гор и не пытался скрыть, градом хлынули из его глаз.
– Да, я еду, но без тебя! Отныне я буду жить только для мести. А ты, Аснат, меня не забудешь? – Ярость и отчаяние виднелись в его глазах и звучали в голосе; схватив ее вдруг за руку, он повлек ее в нишу, где стояла статуэтка Тума (бога Гелиополя), освещенная лампадой с душистым маслом.
– Тяжелее всего для меня – уехать, не омочив моего топора в крови негодяя, похищающего мое счастье, – отрывисто сказал он, наклоняясь к Аснат. – Клянись же мне, по крайней мере, что любишь только меня!
– Клянусь, что люблю тебя, Гор! Убей меня, если это может тебя утешить, – в отчаянии прошептала она.
– Тогда клянись, что никогда не полюбишь его; что никогда уста твои не скажут ему: «люблю тебя», как ты сейчас сказала это мне; клянись нашей любовью, нашим общим спасением! Дай унести с собой в изгнанье утешение, что никогда не услышит негодяй этих упоительных слов, и да обрушится на тебя гнев богов, если ты забудешь свою клятву.
В смущении молчала Аснат; Верховный жрец, внимательно следивший за всем происходившим, вмешался в разговор.
– Как ты можешь думать, чтобы Аснат когда-либо забыла эту минуту, в которую теряет тебя, забыла печаль своей семьи и унижение своей касты? – гордо, отчеканивая каждое слово, возразил Потифэра. – Она жертвует своим телом, но сохраняет свою душу и не забудет никогда, что она – дочь Потифэры, первого из жрецов Египта, – связана с рабом, с врагом ее народа, с нечистым чужеземцем! Но если когда-либо, – тут голос Потифэры зазвучал как отдаленные раскаты грома, – она, забыв позор пережитого нами горя, обменяется клятвами любви со злейшим врагом нашим, – я отвергну ее как дочь и вместе со всей нашей кастой – предам проклятию.
– Итак, клянешься ли ты мне в вечной верности, или боишься, что этот красивый, властный человек все-таки овладеет твоим сердцем? – спросил Гор, и глаза его блеснули. Аснат хотела ответить, но дрожащие губы отказывались повиноваться ей; верный инстинкт ее чистого сердца шептал, что клятва, которою они, ослепленные ненавистью, ревностью и унижением, хотели связать ее, требуя, чтобы она ненавидела и презирала человека, которому ее тем не менее отдавали, – была противоестественна. Как видение, мелькнуло перед ней красивое, умное лицо Иосэфа и его чарующий взгляд.
– Но я должна принадлежать ему, – слабым, едва слышным голосом прошептала она. – А если он будет добр ко мне, могу ли я всю жизнь его ненавидеть? – Лицо Верховного жреца побагровело.
– Добр к тебе, несчастная? Да разве можно ждать пощады от голодного шакала? – перебил он свою дочь. – Забыла ты, что воля фараона распоряжается тобой как невольницей и свадьба эта – мрачнее любых похорон – несмываемым пятном покроет нашу касту?
– Не трать напрасно слов, отец. Словно ты не видишь, что зеленые глаза Иосэфа завладели ее сердцем; а ты, Аснат, не клянись, когда не уверена в себе! Да и может ли супруга Адона помнить о каком-то изгнаннике?
Такая горечь и отчаяние слышались в словах Гора, такой ненавистью горел его взгляд, что Аснат все забыла и, видя, что он собирается уходить, бросилась за ним с криками:
– Гор, Гор, не покидай меня со злобой и недостойным подозрением в душе! Никогда не стану я любить Иосэфа, как люблю тебя, и не боюсь поклясться тебе в верности до гроба.
Решительно подошла она к статуе бога и, поспешно совершив возлияние вина и куренье ладаном, твердым голосом дала затем клятву, что будет любить Гора до его смерти и никогда не скажет Адону слова любви.
Опьяненный радостью, Гор сжал ее в своих объятиях. Потифэра благословил ее и стал на колени перед божницей.
– Благодарю тебя, Бог всемогущий, – с умилением сказал он, – что ниспослал мне дочь, в минуту горя выказавшую величие и мужество своей души!
Прощание было непродолжительно; обменялись последним поцелуем, и Гор вышел, завернувшись в свой плащ. Разбитая душевно и телесно, Аснат едва дотащилась до своей комнаты.
