ненавижу, и что воля фараона может отдать меня в жены тебе, но никогда не может заставить любить тебя!
Все чувства, волновавшие душу Иосэфа, отразились в его больших карих глазах, упорно устремленных на подвижное и взволнованное личико его собеседницы. Оба замолчали; наконец, Иосэф проговорил:
– Я знаю, что ты переживаешь тяжелые минуты; но ты слишком молода, чтобы постичь все причины, заставившие меня, помимо моей любви, искать твоей руки, а твоего отца – дать на это свое согласие; я знаю и то, что тебя восстановили против меня. Но со временем ты успокоишься и будешь судить обо мне более беспристрастно. Тогда по воле твоего собственного сердца, а не по воле фараона, ты полюбишь меня. Да и почему бы тебе не полюбить меня? Я не хуже Гора, и ты забудешь его, а скромный офицер никогда не доставил бы тебе того почета, которым ты будешь окружена как моя супруга.
Аснат подняла голову, и насмешка зазвучала в ее голосе.
– Я предпочитаю быть лучше женой простого, но благородного по рождению воина, чем супругой Адона, темными путями достигшего власти и имеющего сверстников среди рабов, которые еще помнят, как позорно наказывали его за проступки.
Смертельно побледнев, Иосэф отшатнулся; но затем, быстро нагнувшись к ней, схватил ее руку и, испытующим взглядом впиваясь в ее глаза, прошептал, задыхаясь:
– Кто сказал тебе это? Кто отравил ядовитым словом твою душу?
Властный сверкающий взгляд зеленоватых глаз его парализовал Аснат; она молчала, не пытаясь даже освободить свою до боли сжатую им руку. Она сознавала, что неосторожно, жестоко оскорбила гордость этого человека, во власти которого было и отмстить за оскорбление.
Когда Иосэф настойчиво повторил:
– Кто рассказал тебе это? – Она спросила в свою очередь:
– А разве это ложь? Если все то, что мне передавали – неправда, скажи мне это.
Иосэф выпустил ее руку и прислонился опять к смоковнице, стараясь подавить бушевавшую в его душе бурю. После нескольких мгновений томительного молчания он произнес дрожащим голосом:
– Нет, это правда, и Ранофрит, а никто другой, рассказала тебе об этом; но одно обстоятельство она, без сомнения, утаила от тебя: это то, что она преследовала меня своей преступной страстью, и когда я отверг ее, она обвинила меня в изнасиловании. Обманутый этой клеветой, Потифар велел наказать меня; но в эту минуту я не жалею более, что палка надсмотрщика побывала на мне, так как это нисколько не помешает мне, гордая Аснат, взять тебя в жены. Берегись презирать первого после Апопи человека в Египте, не злоупотребляй слабостью женщины и властью своей красоты! Ты отвергла доброе согласие между нами и ответила оскорблением на сердечное слово примирения; ты пожалеешь со временем об этом и, может статься, будешь вымаливать ту самую любовь, которую сегодня презираешь!
Он повернулся к ней спиной и медленными шагами пошел к террасе. Все кипело и дрожало в нем. Неосторожные слова Аснат, внушенные наивной детской злобой, поразили в самое сердце этого надменного человека, обнажив перед ним ту пропасть, которая отделяла дочь именитого жреца Гелиополя от вольноотпущенника, прихотью фараона вырванного из унизительного положения. К оскорбленному самолюбию примешивалось и чувство жгучей ревности: Гор был бесконечно ниже его по общественному положению, но благородством своего происхождения он был ровня Аснат. При мысли о счастливом сопернике презрение, брошенное ему в лицо женщиной, которую в эту минуту он любил еще горячее, было вдвойне горько.
Гнев его всею тяжестью обрушился на враждебные ему высшие касты.
– Как бы велики, как бы благородны вы ни были, я раздавлю вас, как червяков! – прошептал он, сжимая кулаки. Но, заметив на террасе белые одежды жрецов и офицеров своей свиты, он поборол волновавшие его мятежные чувства и как ни в чем не бывало, спокойно и любезно, подошел к Потифэре, который удивленно стал искать глазами дочь, но воздержался, однако, от какого-либо замечания.
Обменявшись с ним несколькими фразами, Иосэф вдруг спросил:
– Отчего в кругу нас нет двух ближайших родственников – благородного Потифара и его супруги? Надеюсь, они не думают, что я еще сердит на них за прошлое? Я уже давно простил молодой и пылкой женщине, жаждавшей моей любви и отмстившей мне за мою холодность; а Потифар действовал тогда под влиянием вполне понятной ревности. Я утешаюсь тем, что если и понес несправедливое наказанье, то, по крайней мере, за одну из очаровательнейших женщин в Египте.
Иосэф говорил настолько громко, что все на террасе могли его слышать; всем стало как-то неловко. Не обращая ни малейшего внимания ни на воцарившееся после его слов молчание, ни на едва сдерживаемый гнев Потифэры, ни на подошедшую Аснат, он добродушно и спокойно продолжал:
– Ты передай, пожалуйста, своему зятю, что послезавтра, если этот день ему удобен, я думаю посетить его. Я сохранил лучшее воспоминание о человеке, который был мне всегда снисходительным, великодушным господином, и я, прославляя великого Бога народа моего, переступлю порог его дома, в котором жил рабом и из которого Элохим вывел меня, чтобы возвести на мое нынешнее положение!
Верховный жрец был бледен и слушал его, нахмурив брови: слова Иосэфа бросали оскорбительную тень на честь его сестры; он не мог понять, что могло побудить этого осторожного человека выставлять напоказ свое темное происхождение и напоминать о постыдном наказании, некогда понесенном. Хотел он, что ли, заставить Потифара принять его со всеми почестями, подобающими ему как родственнику и Адону? В эту минуту взгляд Потифэры привлекло к себе внезапно вспыхнувшее лицо его дочери, и в нем зародилось подозрение, что между женихом и невестой произошло что-то, вызвавшее со
