– О, господин, спаси нас! Он нас повесит! – воскликнули оба в один голос, бросаясь к Потифару и обнимая его колени.
– Что за вздор! Кто вас повесит? – спросил он, ничего не понимая.
– Он, – Адон! – простонал Беби. – Покуда я тащил его во двор для наказания, я влепил ему, по меньшей мере, пинков с десяток, а ты ведь этого не приказывал.
– А я, чтобы заткнуть его мерзкую глотку, хватил его так, что кровь носом пошла… а теперь он Адон! – прибавил с плачем Пинехас.
Горькая саркастическая улыбка мелькнула на губах Потифара. Протянув затем для поцелуя руку старому управителю, он ласково сказал:
– Встань и не бойся! Адон – жених моей племянницы и войдет в дом мой как гость и друг. Он и не подумает никогда вымещать свой гнев на верных слугах, действовавших по моему же приказу. Ну, а теперь подкрепите себя кружкой вина и живо за работу; я вам порука за ваши головы.
С воплями радости, облобызав стопы своего господина, с облегченным сердцем, бросились они распоряжаться последними приготовлениями.
Прибыл Потифэра с семьей, и Ранофрит показала им подарки, присланные Адоном. Молодая женщина нарядилась и была прекрасна, как прежде, но не могла сохранить своего хладнокровия и каждую минуту готова была разразиться рыданиями, несмотря на увещания брата и мужа.
На этот раз Иосэф приехал запросто, без всякой свиты, в сопровождении только своего возницы. Когда он проходил мимо рабов, расставленных по обеим сторонам его пути и павших ниц, взгляд его скользнул по Беби и Пинехасу; презрительная улыбка мелькнула по его устам: он узнал их, несмотря на то, что бедняги из осторожности старались скрыть свои лица, вплотную прижавшись к плитам пола.
Потифар встретил Иосэфа на пороге дома с любезной сдержанностью, в которой сквозила врожденная доброта, заставлявшая его желать, в интересах Аснат, установить более сносные отношения с человеком, которого все ненавидели. Поразил и взволновал душу Иосэфа честный, открытый взгляд его бывшего господина, такой же снисходительный, как и тот, который некогда согрел своей добротой одинокого, робкого юношу, когда тот впервые ему прислуживал. Конечно, теперь он был богат и властен; но так же одинок, как и в тот день, когда Пта привел его под эту кровлю никому неведомым рабом; простой и дружелюбный прием Потифара отлично на него подействовал. Крепко пожав протянутую ему руку, Иосэф нагнулся и тихо, так чтобы никто его не слышал, прошептал:
– Благодарю за радушный прием и добрый взгляд; это первый, который я встречаю в окружающей меня ненавистной, рабски услужливой толпе. Как счастлив был бы я, если бы ты стал мне другом после того, как был мне добрым господином во время рабства!
Потифар с удивлением взглянул на него, но, прочтя во взоре своего прежнего любимца искренность, ответил на его пожатие.
– Твои слова, Адон, меня радуют, и я счастлив, что живы в твоей памяти хорошие минуты, проведенные под моей кровлей! – сказал он так же тихо. – Велик и славен Бог, тебя возвысивший, и да направит он дела твои к счастию страны, которую поручил тебе. Человек, – будь то даже фараон, – сам по себе не может быть совершен; бессмертные руководили его выбором, они облекли тебя полномочием. Выполни же твою задачу с честью!
Не ожидая ответа, Потифар повел своего гостя в большую залу, где Иосэф приветствовал Потифэру и быстро подошел потом к бледной, с опущенными глазами, Ранофрит, едва пробормотавшей несколько слов благодарности за присланные подарки. Волнение и едва сдерживаемые слезы, стоявшие в глазах ее, были так заметны, что Адон наклонился и, пожимая ей руку, спросил шутливым тоном:
– Присутствие мое или возвышение так огорчают тебя, благородная Ранофрит?
– И то, и другое, – откровенно ответила она.
Иосэф засмеялся:
– Мне жаль тебя; но, несмотря на это, развеселись, благородная женщина! Забудем оба прошлое и примиримся с настоящим, как с волею богов.
Потифар затем представил ему двух своих сыновей, которых Иосэф и расцеловал, не обратив ни малейшего внимания на Акку, несмотря на ее ярко- желтую юбку и пестрый клафт, что повергло ее в немалое огорчение, которое перешло затем в полное отчаяние, когда позже домоправитель Иосэфа, раздавая невольникам подарки своего господина, одарил ее наравне с прочими.
Благодаря Потифару, поддерживавшему оживление, обед прошел с меньшей натянутостью, чем можно было ждать. Самой молчаливой была Аснат; видимо расстроенная, она апатично отвечала на страстные взгляды Иосэфа, не сводившего глаз с ее печального личика, производившего на него такое непонятное очарование; это заставляло его позабыть нанесенную ею обиду и наполняло одной мыслью, одним желанием – вызвать улыбку на ее пурпуровых губках.
После обеда все сошли в сад и, воспользовавшись первой возможностью, Иосэф отделился от остальных со своей невестой. Снова они шли в молчании. Остановившись, он неожиданно спросил:
– Отчего ты так бледна и печальна, Аснат? Неужели мысль быть моей женой так угнетает тебя?
Та вздрогнула и подняла глаза, но, встретив взгляд не жесткий и надменный, как всегда, а, напротив, полный любви и участия, вспыхнула и опустила голову в смущении.
– Попытайся забыть прошлое, бедное дитя мое; рассуди, прежде чем обвинять и приходить в отчаяние. Может быть, действительность вознаградит тебя за угасшие мечты, – продолжал он, привлекая ее к себе и касаясь губами ее бархатистой щечки.
Аснат не сопротивлялась; она только подумала: «Он не сердится за мои злые слова!» Ей стало стыдно; она была готова даже дружелюбно ответить ему, но воспоминание о Горе и о клятве, данной отцу, сковало уста и только две слезы скатились из ее глаз. Иосэф вздохнул; молчание Аснат и принятый ею без
