насилии против его касты, на которое Иосэф был, без сомнения, способен, приводила в отчаяние Потифэру.
Как ни была раздражена Аснат, а ехать все-таки было надо; в отчаянии она едва простилась со своими, усомнившись даже в любви отца. Напрасно старался Потифар вразумить ее, советуя быть осторожнее и объясняя ей всю важность и ответственность ее положения, когда личность ее была опасным орудием в руках Адона. Что ей было за дело в эту минуту до политики и государственных вопросов? Она думала и жаждала одного: поскорее свидеться с мужем и сделать ему такую сцену, какой ему еще и не снилось.
Недалеко от Мемфиса их встретил гонец Иосэфа, который передал Потифару просьбу Адона отвезти его жену в подгородное имение. Это новое распоряжение уже окончательно вывело Аснат из себя, и Потифар оставил ее не без тревоги.
С нетерпением ждала она появления мужа, но напрасно: прошло больше двух недель, а Иосэф не показывался, и Аснат пребывала в одиночестве, никого не видя и не смея выходить за стены огромного сада. Она думала, что сойдет с ума, но вот как-то после обеда, когда она лежала на плоской крыше, с высоты которой видна была дорога в Мемфис, вдали показалось облако пыли, оказавшееся скоро колесницей, сопровождаемой всадниками, в которых она признала телохранителей мужа. Все закипело в ней. Пусть он покажется только! Но вместо Адона прибежал невольник сказать ей, что господин просит ее спуститься вниз. Она закрыла глаза и не двигалась; через четверть часа колесница и всадники уехали.
Прошло еще две недели в тишине и одиночестве. Аснат понимала, что муж хочет проучить ее и заставить сознаться в своей вине; но она готова была скорее умереть, чем дать ему это удовлетворение. Тем не менее гнев утих, уступив место чувству затаенной злобы. Она уже больше не лежала по целым дням в раздумье, а прилежно занималась в доме и саду, придумывая разные украшения и перемены. Как-то утром, когда она с двумя садовниками и несколькими служанками занята была пересадкой цветов в клумбы и вазы, украшавшие ее любимый павильон, прибежал запыхавшийся невольник и возвестил о прибытии Адона.
Аснат вспыхнула; сердце забилось и чувство злобы снова проснулось в ее душе. В ту же минуту, заметив в конце длинной аллеи смоковниц статную фигуру Иосэфа, она приказала слугам удалиться, понимая, что предстоящий разговор не предназначался для ушей рабов. С видом полнейшего равнодушия прислонилась она ко входу в павильон; теперь-то она докажет «нечистой собаке», что если он и может держать ее взаперти и дурно обращаться с ней, то над душой ее он не властен.
Иосэф быстро приближался, пытливо всматриваясь в прелестное личико жены, выражавшее одно жестокое упрямство и не сулившее ничего хорошего; глубокий вздох вырвался из его груди. Лихорадочно блестевшие глаза, учащенное биение сердца под тонкой виссонной туникой сказали бы более внимательному наблюдателю, что спокойствие, которым были проникнуты черты Иосэфа, было только наружное; на самом же деле он страдал от долгой разлуки с женой и лишь в силу необходимости разыгрывал роль строгого и бесстрастного супруга. Послушайся он только голоса сердца, он привлек бы в свои объятия обожаемую капризницу и поцелуем заключил бы мир; но рассудок шептал ему, что Аснат, настроенная против него врагами, будет злоупотреблять своим влиянием, на каждом шагу станет оказывать ему неуважение и унижать его без милосердия. Только сломив ее гордую волю, он мог надеяться заставить уважать себя и расчистить дорогу для любви, которую она чувствовала к нему, но против которой боролась из упрямства и страха перед кастой. Остановившись перед Аснат, превратившейся, казалось, в статую, Иосэф сказал спокойно:
– Так-то ты принимаешь своего мужа после долгой разлуки, да еще оскорбив его своим ослушанием? Заносчивость и упрямство – вместо извинения и доброго слова!
Аснат с презрением подняла голову, и в лазоревых глазах ее блеснула насмешка.
– Фараон Апопи, насколько мне известно, еще не указывал, чтобы всякая жена-египтянка падала ниц перед своим мужем-«шасу»; а так как видеть тебя, Адон, я вовсе не желала, то и не чувствую в себе ни малейшей благодарности за посещение. Мне так хорошо здесь, в моем полном одиночестве, что лучшего и не желаю.
По мере того как она говорила, Иосэф бледнел; дрожание ноздрей указывало на бурю, закипавшую в его душе. Он не тотчас ответил, желая раньше овладеть собой.
Взгляд его рассеянно перебегал по вазам, по кучам свежей земли, по наваленным на траву кустам, и остановился на пачке лежавших подле, на скамье, тростниковых прутьев для подвязки цветов. Машинально он взял прут и согнул в руках; но Аснат заподозрила в этом движении намерение перейти от слов к делу и вспыхнула.
Схватив маленький, оставленный садовником топорик, она бросилась к мужу и, замахнувшись на него, крикнула вне себя:
– Смей только меня ударить, и я убью тебя!
Иосэф, который был далек от мысли о чем-нибудь подобном, с удивлением отступил.
– Вижу я, что ты сознаешь сама, чего заслуживаешь! – сказал он строго. – Но не этим намереваюсь я научить тебя вежливости и заставлю уважать себя не кулаком, а силой моей воли. А теперь брось топор; недостает только, чтобы слуги видели, что ты подняла на меня руку. Сейчас брось! – нахмурив брови, повторил он таким повелительным тоном, что после минутного колебания молодая женщина повиновалась. Тогда, в свою очередь, Иосэф бросил прут и спокойно, но решительно продолжал:
– Хорошо, теперь я объяснюсь с тобой окончательно; мне надоело выслушивать оскорбления, на которые ты не имеешь права! Я шел к тебе с добрым намерением устроить сносную для нас обоих жизнь, а вовсе не для того, чтобы вымаливать твою любовь. Ты в самом деле думаешь, что я не мог бы
