Аснат подошла, села и опустила глаза, обдумывая, как лучше приступить к делу. Иосэф залюбовался ею и сердце его забилось сильнее; ему чудилось, что давно он не видал ее такой обворожительной, как в эту минуту, такой хрупкой, грациозной, с выражением смущения и робости на детском личике. Обаяние ее красоты снова охватило его, а его любовь, всегда сдерживаемая холодностью Аснат, всегда раздражаемая препятствиями и спорами, словно еще выросла и стала горячей.
– Итак, – самая редкая из просительниц в этой зале, – скажи, к кому обращаешься ты с просьбой: к Адону или к мужу? – спросил он.
Аснат подняла голову, но, встретив страстный взгляд больших зеленовато-карих глаз его, пришла в еще большее смущение; она знала, что, как Адон, он для нее ничего не сделает, а отношения ее к нему как к мужу были так странны. И снова горечь и зависть, испытанные ею в разговоре с Туа, кольнули ее в сердце; нервы не выдержали, она облокотилась на стол и зарыдала.
– Что с тобой, Аснат? – спросил, наклоняясь к ней, Иосэф.
– Ничего, ничего! – сказала она, вытирая слезы и стараясь овладеть собой.
Чтобы избежать щекотливого объяснения, она в коротких словах изложила дело, по которому пришла. Адон внимательно слушал свою собеседницу, не спуская глаз с ее взволнованного лица и судорожно подергивавшегося рта. Когда она кончила, он молча взял два свитка папируса, написал на каждом из них по нескольку строк, приложил к ним свою печать и протянул их Аснат.
– Что это такое? – спросила она, недоумевая.
– Один из них – приказ начальнику тюрьмы освободить Нейтотепа, которого я милую; ты можешь потом отослать папирус с одним из дежурных офицеров. Но я не могу его оставить на государственной службе и посылаю его в наше поместье близь Мемфиса, где только что, за смертью старого Анубиса, очистилось место управляющего. У тебя в руках его назначение; главноуправляющий устроит все остальное, когда твой Нейтотеп явится к нему.
От радости Аснат покраснела и глаза ее заблестели.
– Благодарю тебя, Иосэф! – воскликнула она.
В эту минуту она была так счастлива, так благодарна, что, следуя первому побуждению, сделала движение броситься ему на шею, но удержалась и ограничилась тем, что протянула ему руку, повторяя: «Благодарю, благодарю!»
– Разве и благодарности твоей указаны пределы, переступать которые ты не смеешь, даже когда сердце подсказывает это? Ты знаешь, что никто в мире не мог бы принудить меня к тому, что я только что сделал, – заметил Иосэф недовольным тоном.
– Нет, нет! Всей душой я благодарна тебе, особенно в эту минуту, когда ты на меня сердит… – сказала она, бледнея.
– Сердит, за что же?
– Ты не веришь в мою болезнь на прошлой неделе, – упавшим голосом прошептала она.
– О, напротив, – добродушно рассмеялся Иосэф, – я очень верю в эту ужасную болезнь, предписанную храмом, и отлично знаю, – не отпирайся, – как ты подвержена болезням этого рода!
Он взял ее за руку и привлек к себе.
– Аснат! Твои глаза отражают чистую душу и доброе, любящее сердце; можешь ли ты, глядя мне прямо в глаза, повторить, что ты была действительно больна?
Аснат молча опустила голову.
– С меня довольно! – горько усмехнулся Иосэф. – О, как злоупотребляет твоя каста моим терпением. Их ненависть и их презрение ко мне как к иноземцу я бы еще простил им; но их вмешательство в мою домашнюю жизнь переходит всякие пределы. Гнусно отнимать у меня самое близкое существо, связанное со мною священнейшими узами, внушить тебе противоестественные чувства, убивать в тебе мать, как они убили жену, уста которой смыкаются, когда она хочет сказать: «люблю». За это я им отомщу и буду безжалостен к ним, так же как и они ко мне. – Голос его дрожал от глухого негодования и темные глаза гневно сверкали.
– Что ты говоришь, Иосэф? – тревожно возразила Аснат.
– Правду, одну правду! И ты не можешь отрицать ее. Какие бы чувства ты ни питала ко мне, ты – нема перед презрением твоей касты, которой страшишься, и оставляешь меня одиноким, хотя и обещала быть моим другом.
Аснат в смущении слушала его, колеблясь между страхом нарушить данную некогда клятву и благодарностью за все, что он для нее сделал. Наконец, движимая тем странным, но глубоким чувством, которое внушал ей Иосэф, она обвила руками шею мужа, прижалась головкой к его груди и зарыдала.
Иосэф сжал ее в своих объятиях.
– За эти слезы они мне тоже заплатят! – глухо пробормотал он.
Аснат выпрямилась; смертельный ужас отразился на ее лице.
– Иосэф, Иосэф, не вступай в борьбу со жрецами и не бросай им надменно свой вызов, – сказала она умоляющим голосом. – Борьба твоя будет напрасна и ты себя погубишь! Силой управляешь ты Египтом, а они властвуют над душами; ты один, а их сотни, и в их глазах ты – нечистый иноземец, каким всегда и будешь, а возвеличен ты в Адоны нечистым, как и ты, фараоном-узурпатором. Будь осторожен, Иосэф, сила храмов ужасна; ужасно и могущество этих
