Официант принес дымящуюся стерляжью уху.
– Хороша, брат, а? – поводя носом, осведомился Денис у официанта.
– Хороша, товарищ… – восхищенно подтвердил официант.
– Сурская стерлядочка-то?
– Сурская.
Голос Бушуева показался Ольге тоже удивительно знакомым. Да откуда же, наконец, она знает этого человека?
Перед ухой Бушуев выпил еще рюмку водки – третью. С некоторых пор, со смерти Манефы, он стал иногда пить. Вначале пил понемногу, потом стал пить все чаще и чаще. В последнее время стал осторожнее – боялся, как бы не втянуться. И всякий раз, берясь за стакан, вспоминал деда Северьяна и то, как старик тем, что напоил его когда-то на свадьбе до полусмерти, надолго внушил ему отвращение к водке и страх перед нею.
Вдруг до его слуха отчетливо донеслось его имя. Он насторожился.
– …А я тебе говорю, что Бушуев все-таки типичный советский писатель… – говорила Ольга.
– Тише, пожалуйста… – попросил Аркадий Иванович, боясь, видимо, что Ольгу услышит незнакомец за ее спиной. – Ну, вот что: вернемся в Москву и сходим на «Братьев». Говорю тебе – я был потрясен этой вещью.
– Не пойд у.
– Почему?
– Да потому что не пойду. Теперь уж наверное не пойду, после нашего неудачного похода. Помнишь? И забери ты, пожалуйста, от меня его книгу. А я уж Чехова лучше почитаю.
В голосе слышалось раздражение.
– Ну, вот сегодня вечером и заберу… – тихо и нежно сказал Аркадий Иванович.
Ольга ничего не ответила.
«Что это за ненависть такая ко мне?» – подивился Денис, снова принимаясь за уху.
– Пойдем… – предложила Ольга, поднимаясь.
– Да, пойдем-ка, – охотно согласился Аркадий Иванович.
Выходя из салона, Ольга не обернулась и не взглянула на Бушуева.
………………………
Что-то резко и сильно надломилось в отношении Ольги к Аркадию Ивановичу. Случилось что-то необъяснимое и непоправимое. Наспех простившись с ним, она пришла в свою комнату, заперлась и повалилась на кровать. Да любит ли она Аркадия Ивановича? Любила ли она вообще его? Не был ли это только мираж? Всего скорее – любви и не было, была лишь усталость от одиночества и желание скорее покончить с ним, тем более, что встретился человек, который и ее любил, и ей нравился. Но почему все эти мысли пришли теперь и так вдруг?
И тут она невольно вспомнила кареглазого незнакомца, вспомнила таким, каким увидела его впервые, когда он с катера взобрался на корму парохода – мокрого, смеющегося, с золотой искоркой в глазах, мягких и добрых.
Кто этот человек? Почему ее так потянуло к нему? Почему? Конечно, она не могла вот так сразу влюбиться. Это чушь. Но появление его убедило ее в другом: ведь Аркадия-то Ивановича она не любит и не любила, видимо, никогда. Все, как взрывом, было сожжено до тла.
Это было страшно.
И, повалившись на кровать и закусив подушку, она сначала тихо, а потом все громче и громче – заплакала. Потом затихла, подложила ладошку под щеку и задумалась.
И так пролежала до позднего вечера.
А вечером, когда Аркадий Иванович, сгорая от желания, осторожно постучался к ней в каюту, она встала, подошла к двери и, не открывая двери, спокойно сказала, удивляясь своему спокойствию:
– Аркадий Иванович, я вам сейчас ничего не могу объяснить. Этого никогда не будет. Мне кажется, что я и себя, и вас обманываю. Оставьте меня на некоторое время в покое. Там увидим…
Агент Транспортного отдела НКВД, лейтенант Государственной безопасности Михаил Николаевич Постников, высокий рыжеватый человек, с добрыми голубыми глазами, уходил на ночную службу – вызывали для проверки скорого поезда Ростов – Москва. Натягивая в передней длинный брезентовый плащ, он устало говорил жене, маленькой, аккуратно и чисто одетой женщине:
– Не забудь утром позвонить врачу и спроси, нужно ли Лизочке давать полосканье…
Сунув револьвер в карман плаща, он обнял жену и крепко поцеловал.
– Ну, будьте здоровы… Так не забудь врачу позвонить.
Когда он уже выходил из дому, жена остановила его.
– Миша, когда же, наконец, решится вопрос о твоем переводе в Москву? – спросила она тихим и мягким голосом. – Мне так не нравится эта твоя
