– Кто? – еле слышно спросил он.
Ольга молчала, тихо всхлипывая.
– Кто?.. – еще тише повторил он и дернул тугим подбородком.
– Бушуев… знаешь, этот… известный писатель…
Дмитрий вскочил и впился мгновенно загоревшимися глазами в затылок сестры. Но она уже повернулась, легла на спину, светло и радостно глядя на брата.
– Он хороший, Митя… Он очень хороший.
– Так… – неопределенно сказал Дмитрий, снова подсаживаясь к сестре.
– Что он… член партии?
– Нет.
Дмитрий вздохнул.
– Это уже лучше… Видишь ли, я хорошо знал его деда, мы с ним в лагере сидели в одном бараке…
– Северьяна? – удивленно подхватила Ольга. – Его досрочно освободили, и он со дня на день приедет в Отважное…
– Что ты говоришь! – воскликнул Дмитрий. – Он старик замечательный. И кокнул какого-то коммунистика, видимо, мастерски. Кабы сам не признался – вовек бы не поймали. Но говорить ему, что я был здесь, разумеется, не надо.
– Что ты!
– Вот что, – решительно сказал Дмитрий. – Расскажи-ка мне подробнее о Денисе Бушуеве.
Не торопясь, начав от случая с Танечкой и с автомобильной катастрофы, Ольга шаг за шагом, день за днем, рассказала брату всю историю своей любви.
Летняя ночь коротка. Когда Ольга кончила рассказывать, стало уже светать. В кустах бузины сначала робко, а потом все смелее засвистали синицы.
– Так он что: из тех писателей, которые недолюбливают тех, кому служат?
– В этом смысле я его еще до конца не раскусила. По-моему, сейчас в нем страшная ломка происходит, в хорошую сторону, разумеется.
– Будь осторожна, однако.
– Ах, Митя, ему довериться можно…
– Но все-таки…
Помолчали.
– Слушай… – задумчиво сказал Дмитрий. – Уж если ты его так сумасшедше любишь, а он – тебя, то нельзя ли… нельзя ли, если есть к тому же и предпосылочки, обратить его в нашу веру? А?
– Я иначе себе и не мыслю жизни с ним… Ах, Дмитрий, посмотрела я в Москве на жизнь этих новых аристократов – как отвратительно! Но знаешь что: тут, по-моему, начинается не область политики, а область психиатрии: ведь большинство из этих аристократов – всех этих крупных писателей, режиссеров, композиторов – ненавидят и презирают Сталина, издеваются над ним за глаза, а – пишут вдохновенные… ты понимаешь… вдохновенные дифирамбы!
– Советские писатели наносят страшный, непоправимый вред, Оля, не только нашей родине, но и всему миру этими вот, как ты говоришь, дифирамбами. За границей их усиленно переводят, по ним, по этим фальшивкам судят о жизни у нас… За каждую такую книгу вешать надо!.. – зло выкрикнул Дмитрий.
На дворе стало совсем светло.
Ольга чуть жива была от усталости. Дмитрий заметил это. Почти насильно заставил ее уйти.
– Вот что, Оленька, – сурово и в то же время с большой нежностью сказал он. – Кто знает, что со мною будет. Деньги, что ты предлагаешь, я от тебя приму, но немного. Теперь… Что еще?.. Помни заветы отца и не клони свою головку перед мерзавцами. А с Денисом твоим я желаю тебе от души счастья. Если удастся тебе обратить его в нашу веру – устрой нам с ним встречу. А как будем связь держать – условимся. Я подумаю. Я еще денек здесь побуду. Ну, иди, родная, а то – слышишь: коров уж выгоняют… Подумают, со свидания идешь тайного… – пошутил он и крепко, в губы, поцеловал сестру.
Взбираясь вверх по тропинке и цепляясь за бобыли лопуха, Ольга заметила, как длинная фигура Гриши, маячившая возле ствола толстой замшелой березы, спряталась за него.
Должно быть, Гриша Банный простоял здесь всю ночь.
Спустя несколько дней после того, как исчез из Отважного Дмитрий Воейков, – исчез так же незаметно, как и появился, – вернулся в родное село дед Северьян.
Никто точно не знал дня его возвращения, а поэтому он свалился, как снег на голову. Приехал он к вечеру на дачном пароходе «Товарищ» из Костромы. На берегу спросил у какого-то мальчишки – где новый дом Бушуевых, и пошел на край села к большому дому.
Годы, проведенные в лагере, почти не изменили деда Северьяна. Шел он прямо, упруго шагая и опираясь на тяжелую палку. Ватную стеганую
