– Ты надолго? – осведомился Федька.
– Не знаю. У тебя место найдется?
– Найдется.
Федька Сычев любил и уважал только воров. Дмитрий был исключением. Еще в Свердловске он понравился Федьке. Федька ценил в нем ум и смелость. От Дмитрия же он узнал о смерти своего старого друга – Баламута, и по нескольку раз заставлял Дмитрия рассказывать, как застрелили Баламута. Это он, Федька, достал для Дмитрия в Свердловске браунинг и «липу».
Они шли узкой тропинкой по склону оврага. Дождь все прибавлял и прибавлял.
– Тебе что на этот раз надо? – спросил через некоторое время Федька.
– Трудовую книжку, новую справку с места работы, характеристики… Потом расскажу.
Федька покосился на Дмитрия и со вздохом сказал:
– Эх, Дмитрий, Дмитрий… Впустую ты живешь. Рано или поздно – все одно аркан тебе на шею накинут. Так уж пожил бы ты хоть это время всласть. Бросай ты к чёртовой матери всю эту мороку, да – айда к нам! Вор из тебя будет хороший… Вот у меня сегодня ночью дело… Пойдем со мной! Половину – тебе.
Дмитрий неприметно улыбнулся.
– Славный ты парень, Федор. Только – ты теперь мне не мешай. У меня, брат, свои дела… Как же это вас накрыли в Свердловске? – спросил он, чтобы переменить тему.
– Стукнула одна сволочь. При встрече – решку ему наведу… Промежду прочим, Чижа помнишь?
– Нет.
– Здесь он. Вместе со мною винта нарезал. И Танька здесь. И – Стелла. Помнишь ее?
– Это – из Ленинграда?
– Да…
– Помню.
Цепляясь за мокрые кусты, поднялись в гору. Хрустя под ногами битым стеклом, подошли к веранде, и в эту минуту дождь хлынул как из ведра. На веранде сидели Танька и Стелла. Танька бренчала на гитаре. Стелла лежала в дырявом плетеном кресле, закинув руки за голову и положив ноги на перила. Зеленая плисовая юбка, задравшаяся выше колен, свисала до полу, обнажая смуглые ноги.
– Принимай гостей! – весело крикнул Федька, взбегая по шатким ступенькам на веранду и отряхиваясь.
Стелла рывком сбросила ноги с перил и радостно вскрикнула:
– Дмитрий!..
Дмитрий спал шестнадцать часов кряду, с небольшими промежутками. Во сне он несколько раз видел почему- то Дениса Бушуева – таким, каким он представлял его. Позднее, когда они встретились, Дмитрий был поражен тем, что образ Бушуева, виденный им во сне, почти не расходился с живым Бушуевым.
Спал он в светелке Стеллы. Сон был беспокойный, нервный, и Дмитрий несколько раз просыпался. Окно было раскрыто, со двора тянуло ночной прохладой и сыростью, небо было чисто, и ярко светила луна. Проснувшись на рассвете, Дмитрий закурил и некоторое время тихо лежал, прислушиваясь к разнообразным звукам, доносившимся с улицы. Город просыпался.
Еще накануне, по дороге от пристани к «Дому Каширина», Дмитрий подумал о том, как мало, в сущности, изменилась жизнь в Нижнем Новгороде со времен Горького. И теперь он продолжал думать об этом. Да, кое-где появились новые здания, трамвайные линии, рядом с убогими домишками, словно для пущего контраста, выросли какие-то красивые дворцы культуры, клубы… Но дух, аромат старого мещанского города остался прежним. На пристанях – те же крючники в изорванных рубахах и полотняных штанах, на базарах – галдящие бабы, рыбная вонь, ругань. В нескольких кварталах от музея Горького – воровской притон. Все эти люди живут привычной, скучной, бедной жизнью, не думая, вероятно, ни о соцсоревнованиях, ни о парт-съездах, ни о производственных планах. Об этих вещах думают только в Кремле, секретари обкомов, директора трестов и заводов, начальники лагпунктов концлагерей, председатели колхозов, да еще – герои в романах советских писателей. «Эх, Бушуевы, Бушуевы… – вздыхал Дмитрий. – Наломали вы дров – сам чёрт ногу сломит».
Дмитрий незаметно снова уснул и проснулся лишь далеко за полдень.
В эту ночь, к утру, Федька Сычев и Сазан ограбили на набережной склад, где хранились рулоны дорогих шерстяных и шелковых материй, предназначенных для отправки в Москву. Налет прошел ударно. На рассвете налетчики вернулись в «малину». В овраге плавал густой, как молоко, туман. Из этого тумана и вынырнули Федька с Сазаном, сгибаясь под тяжестью больших мешков.
Днем они отсыпались, а вечером закатили на веранде попойку. Пригласили и Дмитрия.
На столе, покрытом клетчатой голубой клеенкой и заставленном закусками и бутылками с водкой, горела керосиновая лампа «молния». Вечер был тихий, теплый и ясный. Над оврагом, на иссиня-черном небе кривился ковш Большой Медведицы, а левее – бумажным змеем, усыпанным яркими бриллиантами,
