страдания-то эти?
– А как же жить без страданий? – спокойно возразил дед Северьян. – Без страданий нельзя. И Христос – Сын Божий – тоже страдал. Без страданий какая же жись? так, пустое место! Только страдания-то есть праведные, а есть неправедные, одни – Богу служба, другие – дьяволу. Без этого понятия всегда в жизни путаться будешь… Вот и ты, в Бога-то не веруя, путаешься, не понимаешь, что к чему, срываешься… И я смолоду путался, еще как путался! А потом – ничего, тропку свою нашел, под ногами, стало быть, твердость нащупал. А уж как путался!.. Я, Дениска, может, поболе твово преступление совершил…
– Ты не можешь, дедушка, преступление совершить.
– Теперь не могу, а раньше мог… Грех такой на душу взял, что и не замолить никогда! Самый великий грех, какой только есть на земле – жись, брат, я отнял у человека… Вот какой грех!
Дед Северьян гулко поставил кружку на стол, дернул изувеченной губой и как-то странно блеснул глазами.
– Да как же так! – вскрикнул озадаченный Денис. – Не верю!
Дед Северьян нахмурился и торопливо сказал, сметая в горсть крошки со стола.
– Ладно. Не об этом сейчас речь… Может, я наврал тебе, может, все это я так… для красного словца, – и улыбнулся: – Куда же ты теперь, бурлак, податься думаешь?
Денис тоже улыбнулся и, успокоенный, расстегнул верхние пуговицы кителя.
– В Горький, а может – в Астрахань. Опять на буксирный пароход пойду… Слушай, дедушка, я хочу тебя об одном деле просить… – понизив голос, добавил он нерешительно.
– Об чем? Давай, выкладывай.
Денис порылся в кармане и вытащил письмо.
– Вот это… передай, пожалуйста, при случае ей… Кроме тебя, кому же я могу поручить такое дело… Я, знаешь, напоследок решил написать… нехорошо все-таки от женщины уезжать, не объяснив-то… я уж и так, не прощаясь, хочу уехать… так уж ты… того… передай, пожалуйста… – он совсем спутался и замолчал, виновато поглядывая на старика.
Дед Северьян покрутил в руках конверт и строго спросил:
– А в ём ничего такого… дескать, поезжай туда-то и туда-то, там, мол, мы и встретимся. Бывает ведь и так.
– Нет! Честное слово, нет! – горячо запротестовал Бушуев. – Я даже не пишу ей, куда я уезжаю.
– А может, ты ей душу любовными словами растравливаешь?..
Денис задумался, словно старик указал ему на ту сторону письма, о которой он сам позабыл.
– Этого я не знаю… это зависит от того, какими глазами она письмо читать будет… Тут, возможно, есть ошибка: о любви своей я ей пишу. Да ведь это и правда! Я ее, дедушка, теперь еще больше люблю, чем раньше…
– Ладно! – оборвал его старик. – В письме, значит, все по-хорошему. Вижу, что не врешь. Вот это мне нравится, Дениска, что ты никогда не врешь. Так и живи… Когда отчаливать думаешь?
– Сегодня.
– Мог бы и обождать маненько.
– Нет, ждать не буду, а то еще…
– Что?
– Раздумаю, может быть…
– Тогда отчаливай теперь же! – решил старик. – Ежели за силу свою не ручаешься, тогда лучше разом рубить. А через годик этак, когда пыль-то наносную, дьявольскую стряхнешь с себя, приезжай… Сейчас что: к отцу-к матери пойдешь?
– Да… пойду. Вещички кой-какие возьму, книги, да попрощаюсь…
– Иди с Богом.
Бушуев поднялся. Поднялся и дед Северьян.
– Ну, прощевай, бурлак. Верю, что на хорошую дорогу выйдешь. Только, выходя-то, смотри вперед… Храни тебя Господь!
Он неуклюже обнял Дениса и, чего с ним никогда не случалось, поцеловал внука.
Когда Бушуев отошел шагов тридцать от дома, старик окликнул его. Бушуев оглянулся. Дед Северьян стоял на крыльце, расставив босые ноги в холщовых штанах и заложив пальцы за крученый поясок.
– А на хлыст, смотри, не сердись! – крикнул старик, и Денису показалось, что он улыбнулся. – Еще, может, жись и не таким хлыстом стеганет тебя!..
Шагая по росистой тропинке к дому отца, Бушуев в сотый раз подумал о том, хорошо ли он делает, уезжая из Отважного. Неужто нет другого выхода? Да так ли все это?..
XV
