– Мы с тобой – коммунисты, в прятки играть нам нечего, поэтому извини, если я буду прям и откровенен. И тебе и мне от этого только польза. Вчера говорил я с секретарем райкома партии, с Ураловым, и вот наше мнение: хреновый из тебя председатель колхоза! Скажем прямо.
Алим усмехнулся и спокойно сказал:
– Еще что? Давай, выкладывай…
– Еще? – повышая голос, переспросил Патокин. – Могу и еще… А еще скажу: гнать тебя надо поганой метлой с должности председателя колхоза! И гнать надо немедленно, пока ты все дело не загубил. Ты посмотри: что ты только натворил! Что у тебя происходит в колхозе!.. С сенокосом управиться не можешь – раз! Кулаков напринимал в колхоз – два! Инвентарь весь порастащили у тебя – три!
– Его и не было… – вставил Алим.
– Уборка хлеба на носу, а у тебя ничего не готово – четыре! Народ у тебя сплошь антисоветски настроен… отчего бы это, а?
– От голода… – тихо ответил Алим, щуря глаза и чуть улыбаясь одними губами.
– А кто этот голод развел, позволь тебя спросить?
– Ты, Уралов, власть наша, да и я, конечно, помог… – еще тише ответил Алим.
Патокин откинулся на спинку кресла и как-то жалко и испуганно посмотрел на Ахтырова.
– Ты что, Ахтыров, с ума сошел? – растерянно спросил он.
Алим ничего не ответил. Патокин перегнулся через стол.
– Послушай, Ахтыров, что с тобой стряслось? – как-то задумчиво и мягко проговорил Патокин. – У меня сердце кровью обливается от жалости, глядя на тебя. Ты совсем другой. Подменили тебя, что ли?.. Лет пять назад ты горел энтузиазмом… ты был крепкий коммунист, нашей, сталинской закалки, а потом вдруг покатился… и все хуже, хуже и хуже… И вот… вот до чего ты дошел… Ведь до тюрьмы ты дошел после таких слов…
И вдруг, выпрямившись, раздраженно крикнул:
– Да разве с таким дерьмом, как ты, можно построить бесклассовое общество!
– Кроме общества есть, Патокин, еще человек. И у этого человека есть своя… его собственная жизнь… Вот о ней-то мы и позабыли.
– У коммуниста не должно быть частной жизни! Коммунист живет для общества, для народа…
– А она, Патокин, оказывается, есть… И у меня есть, и у тебя есть.
– У меня ее нет. Запомни это, Ахтыров!
– Нету?.. Так появится. Срок придет, и появится… Да как стукнет тебя по башке, тогда узнаешь, какая она, личная жизнь, бывает…
– Но-но… ты поосторожней! – угрожающе предупредил Патокин, приподнимаясь.
– Иди ты, знаешь, куда… – злобно прошептал Алим и глотнул слюну, чувствуя, как пересыхает горло.
– Что?.. – удивился Патокин. – Что ты сказал? Да ты… ты…
– Ах, мать твою!.. – взметнулся Алим и вскочил. – Сука ты паршивая! Ты бы, чем грозить мне, спустился бы вниз, в залы суда, да и посмотрел, как там личная жизнь у общественной в ногах валяется… Ты ведь тюрьмы? не пробовал…
– Я не пробовал, а ты вот наверняка попробуешь… Завтра сядешь.
– Сяду? Сяду, говоришь? – сверкая смородинными глазами, переспросил Алим. – Так давай-ка я с тобой перед тюрьмой рассчитаюсь, чтоб ты потом с меня долги не спрашивал…
Он сорвал с груди орден и швырнул его на стол.
– Вот, возьми… Это, брат, я получил за то, что народ обманывал… Теперь еще… – он суетливо полез в карман гимнастерки, запутался и, не разбираясь, швырнул на стол пачку бумажек и книжек. Тут был паспорт, какие-то справки и пурпурный партбилет… И, указывая на него, Алим добавил: – А это, брат, самое главное: партийный билет! Возьми и его. Возьми обязательно… Он-то и есть главный виновник, он-то и довел меня до жизни такой… Чего смотришь? Бери! Бери, я говорю!
Алим схватил партбилет и бросил в лицо Патокину.
– Бери, гад!
Патокин отпрянул к стене и молча и злобно наступил ногой на упавшую пурпурную книжку.
– Амба! – тихо сказал он.
Ахтыров повернулся и вышел из кабинета. Патокин схватил трубку телефона и долго, захлебываясь и путаясь, рассказывал кому-то о случившемся.
– Что?.. Не можешь сразу арестовать?.. Почему?.. Что?.. Какой ордер?.. На арест?.. Так выписывай, и дело с концом!.. Таких мерзавцев расстреливать надо… Что?.. Нет, не уйдет: все документы у меня оставил… Ну пока!
Он положил трубку и взволнованно провел рукой по вислым усам.
– Фу… чёрт!.. – вслух сказал он и задумался. – Чёрт!.. Жаль парня… Как это все глупо получилось… Жаль!
Ахтыров же в тот момент, как только вышел на улицу, позабыл и Патокина, и разговор с ним. Опять та же нелепая и страшная мысль, что пришла ему в коридоре суда, снова овладела им. Он прошел в городской сад и до поздних сумерек просидел на глухой скамье под кустами акации. «Феска… феска…» – без
